Вехи

цель   усматривает   в  служении   субъективным,   материальным   интересам   «большинства»

(или   народа),   морализм,   требующий   от   личности   строгого   самопожертвования,

безусловного подчинения собственных интересов (хотя бы высших и чистейших) делу

общественного   служения,   и,   наконец,   противокультурную   тенденцию   –   стремление

превратить всех людей в «рабочих», сократить и свести к минимуму высшие потребности

во   имя   всеобщего   равенства   и   солидарности   в  осуществлении   моральных  требований.

Народничество   в   этом   смысле   есть   не   определенное   социально-политическое

направление,   а   широкое   духовное   течение,   соединимое   с   довольно   разнообразными

социально-политическими   теориями   и   программами.   Казалось   бы,   с   народничеством

борется марксизм; и действительно, с появлением марксизма впервые прозвучали чуждые

интеллигентскому   сознанию   мотивы   уважения   к   культуре,   к   повышению

производительности  (материальной,  а с ней  и духовной), впервые было отмечено,  что

моральная проблема не универсальна, а в известном смысле даже подчинена проблеме

культуры, и что аскетическое самоотречение от высших форм жизни есть всегда зло, а не

благо. Но эти мотивы не долго доминировали в интеллигентской мысли; победоносный и

всепожирающий народнический дух поглотил и ассимилировал марксистскую теорию, и в

настоящее   время   различие   между   народниками   сознательными   и   народниками,

исповедующими   марксизм,   сводится   в   лучшем   случае   к   различию   в   политической

программе и социологической теории и совершенно не имеет значения принципиального

культурно-философского   разногласия.   По   своему   этическому   существу   русский

интеллигент   приблизительно   с   70-х   годов   и   до   наших   дней   остается   упорным   и

закоренелым   народником:   его   Бог   есть   народ,   его   единственная   цель   есть   счастье

большинства,   его  мораль  состоит   в служении   этой цели,   соединенном   с  аскетическим

самоограничением и ненавистью или пренебрежением к самоценным духовным запросам.

Эту народническую душу русский интеллигент сохранил в неприкосновенности в течение

ряда   десятилетий,   несмотря   на   все   разнообразие   политические   и   социальных   теорий,

которые   он   исповедывал;   до   последних   дней   народничество   было   всеобъемлющей   и

непоколебимой   программой   жизни   интеллигента,   которую   он   свято   оберегал   от

38[1] О наших так называемых «культурных работниках» будет сказано ниже.

искушений и нарушений, в исполнении которой он видел единственный разумный смысл

своей жизни и по чистоте которой он судил других людей.

Но этот общий народнический дух выступает в истории русской интеллигенции в

двух резко различных формах – в форме непосредственного альтруистического служения

нуждам народа ив форме религии абсолютного осуществления народного счастья.  Это

различие   есть,   так   сказать,   различие   между   «любовью   к   ближнему»   и   «любовью   к

дальнему» в пределах общей народнической этики. Нужно сказать прямо: ныне почти

забытый,  довольно редкий  и  во всяком  случае  вытесненный  из центра  общественного

внимания   тип   так   называемого   «культурного   работника»,  т.   е.  интеллигента,   который,

воодушевленный   идеальными   побуждениями,   шел   «в   народ»,   чтобы   помогать

крестьянину в его текущих насущных нуждах своими знаниями и своей любовью, – этот

тип   есть   высший,   самый   чистый   и   морально-ценный   плод   нашего   народничества.

Собственно «культурными деятелями» эти люди назывались по недоразумению; если в

программу   их   деятельности   входило,   как   существенный   пункт,   распространение

народного   образования,   то   здесь,   как   и   всюду   в   народничестве,   культура   понималась

исключительно утилитарно; их вдохновляла не любовь к чистому знанию, а живая любовь

к   людям,   и   народное   образование   ценилось   лишь   как   одно   из   средств   (хотя   бы   и

важнейшее) к поднятию народного благосостояния; облегчение народной нужды во всех

ее   формах   и   каждодневных   явлениях   было   задачей   жизни   этих   бескорыстных,

исполненных   любовью   людей.   В   этом   движении   было   много   смешного,   наивного,

одностороннего и даже теоретически и морально ошибочного. «Культурный работник»

разделял все заблуждения и односторонности, присущие народнику вообще; он часто шел

в народ, чтобы каяться и как бы отмаливать своей деятельностью «грех» своего прежнего

участия   в   более   культурных   формах   жизни;   его   общение   с   народом   носило   отчасти

характер сознательного слияния с мужицкой стихией, руководимого верой, что эта стихия

есть вообще идеальная форма человеческого существования; поглощенный своей задачей,

он, как монах, с осуждением смотрел на суетность всех стремлений, направленных на

более   отдаленные   и   широкие   цели.   Но   все   это   искупалось   одним:   непосредственным

чувством живой любви к людям. В этом типе народническая мораль выявила и воплотила