Величайшее благо

— Не люблю говорить о деньгах. Как и англичане, я думаю, что говорить о деньгах неприлично, но… — Он втянул голову в плечи и протянул руки. — Я уже несколько недель соломенный вдовец. У меня нет жены — и что же теперь? Господин Никулеску, будьте добры заплатить пять тысяч леев, чтобы увидеть госпожу Никулеску на сцене!

Он раздраженно хохотнул и попытался принять веселый вид.

— Смешно, не правда ли?

— Бесплатных билетов нет, — сказала Гарриет. — Вся выручка идет на благотворительность.

— На бедных студентов, вы хотите сказать? Гарри-отт, оглянитесь. Бедных студентов слишком много. В университет идут все сыновья священников и учителей, которые раньше были крестьянами. Все хотят стать юристами. Поверьте мне, у нас уже слишком много юристов. Для них нет работы. Нам нужны мастера.

Он прервал сам себя:

— И всё же сейчас не время для серьезных бесед. Я веду прекрасную леди на великолепный вечер. Время веселиться. Пойдемте, такси ждет.

Когда они уселись в такси, он спросил:

— Вы уже слышали новости?

— Нет. А что, есть новости?

— Мадам Лупеску попросила ускорить суд над Дракером. Она опасается, что немецкое влияние помешает процессу. Немцы могут счесть его неудобным.

— Так немецкое влияние может спасти Дракера?

— Разумеется, нет. Его уже ничто не спасет. Его ждет если не Бистрица, то Дахау. Он уже не нужен ни Германии, ни кому-либо еще.

— Тогда я не понимаю. Чего же опасается Мадам?

— Без суда государство не может присвоить его нефтяные деньги. Они останутся в собственности у госпожи Дракер.

Гарриет с облегчением увидела, что фойе театра забито людьми.

— Блестящая публика, — сказал Никко, когда они уселись. Он часто привставал, чтобы отвесить глубокий поклон, и блистал белоснежными зубами из-под густых усов. Между поклонами он сообщал Гарриет титулы своих знакомых. Среди них было множество великих князей и княгинь.

— Благородное семейство, — шептал Никко, — но совсем разорены. Интересно, кто купил им билеты?

Среди зрителей была и княгиня Теодореску со своим бароном.

— Ах, Гарри-отт, вы можете гордиться, — сказал Никко. — И подумайте только, Гарри-отт, теперь мы союзники Англии. Мы пришли выразить свою солидарность.

Когда занавес поднялся, все места в зале были заняты. Гарриет облегченно улыбнулась. Она готова была улыбнуться даже Вулли, который скрестил на груди руки и ответил ей коротким кивком.

В королевской ложе появился сэр Монтегю со своей свитой. Заунывно заиграли «Боже, храни короля», и весь зал встал. Следом исполнили румынский гимн, после чего оркестр перешел к вальсу, который утих, когда погас свет. Алый занавес так и полыхал в свете софитов. На сцену вышел один из студентов, с ног до головы закутанный в черный плащ, и прочитал пролог. Он хорошо подготовился, и по окончании его выступления соседи принялись шепотом поздравлять родителей. Отец привстал и раскланялся. Гарриет тревожно наблюдала за происходящим. К счастью, когда занавес поднялся, все утихли. На сцене, подбоченившись, стоял Фицсимон в золотом парике, одетый в белое и золотое. Последовав совету Фокси Леверетта, он воспользовался ватой.

Публика ахнула. Все стали перешептываться. По зрительному залу пронесся восхищенный шорох. Это зрелище произвело такое впечатление, что некоторые женщины, не помня себя, зааплодировали. Фицсимон дожидался тишины с неумолимо мужественным видом, оглядывая зрительниц в передних рядах. Удовлетворившись всеобщим волнением, он вперил свой взгляд в княгиню Теодореску, вздохнул и заговорил:

Где мой слуга? Снимаю я доспехи.

Как мне сражаться под стенами Трои,Когда жестокий бой в груди моей?

Никто не обращал внимания на Якимова, пока он не спросил: «Ужель исправить этого нельзя?» Его мягкий, бесполый голос содержал в себе, однако, некий похабный оттенок, и он шагнул к рампе с обескураживающе невинным видом.

Зрители завозились, не понимая, как им реагировать на происходящее, но когда сэр Монтегю одобрительно фыркнул, румыны расслабились. После этого они были готовы принять Якимова.

Он же всецело отдавался роли, ни на минуту не усомнившись в публике. Вскоре они полюбили его всем сердцем. После первых его реплик они уже не дышали, опасаясь пропустить какой-либо непристойный намек. Женщины веселились под прикрытием темноты, в то время как мужчины хохотали, ничуть себя не сдерживая.

Гарриет пристально наблюдала за Якимовым, помимо своей воли увлеченная происходящим. Это был «ваш бедный старый Яки» — тот же, который подошел к их столику в первый вечер в Бухаресте. Наш бедный старый Яки, думала она. Мой бедный Яки, да чей угодно, если заплатить. И всё же это было не вполне справедливо, поскольку этим вечером Якимов сполна отдал свои долги. Гай принял его и был вознагражден. Якимов выучил роль и отдавал спектаклю всего себя. Он помог Гаю осуществить эту постановку, и Гарриет была ему благодарна.