Величайшее благо

Галпин стоял, привалившись к барной стойке. Это был тощий мужчина в тесном костюме, с гнусавым, раздраженным голосом. Разговаривая, он беспрерывно потирал лицо — брюзгливое и желтое, как у типичного любителя виски. Живот у него был впалый, а жилет — мятый, грязный и усыпанный пеплом. Края манжет потемнели от грязи, воротничок измялся. Он посасывал мокрый окурок, а когда он говорил, этот окурок прилипал к его полной нижней губе и подрагивал на ней. Он уставился на Якимова; глаза у него были цвета шоколада, а белки лимонно-желтые.

— Двадцать четыре часа. — Голос его звучал агрессивно. — Вот увидите.

Якимов не стал с ним спорить. Его тревожили не только слова Галпина, но и атмосфера в баре. В воздухе ощущалось всеобщее недовольство.

— Вы ведь слышали про Миллера из «Эха»? — спросил вдруг Галпин высоким, возмущенным голосом.

Якимов покачал головой.

— Он сразу же сел в автомобиль и отправился в Джурджу[23]. Может, и не добрался, конечно, но, по крайней мере, он не сидит здесь взаперти, словно в мышеловке.

Галпин, очевидно, не ставил себе целью ввести Якимова в курс дела: ему просто надо было выговориться. Позволив себе оглядеться, Якимов увидел молодую чету Прингл, с которыми познакомился накануне. В самой стати Гая Прингла, в его спокойном лице, в глазах за стеклами очков было что-то успокаивающее. Якимов подобрался к нему поближе и услышал:

— Не представляю, чтобы немцы добрались досюда. Русские переместились в Восточную Польшу. Они уже у границы с Венгрией!

— Дорогой мой, — вмешался Галпин, пытаясь замаскировать свою тревогу презрительной интонацией, — нацисты пройдут сквозь русские войска, как горячий нож сквозь масло.

Гай приобнял за плечи свою жену и заглянул в ее напряженное, усталое лицо.

— Не волнуйся, — сказал он ей. — Мы в безопасности.

В бар зашел седой, бледный человечек весь в сером, казавшийся бесплотным, рассыпаясь в извинениях, протолкался между журналистами, вручил Галпину телеграмму и что-то зашептал ему. Когда человечек ушел, Галпин объявил:

— Мой информант сообщил, что немецкое посольство утверждает, будто у них есть доказательства того, что убийство было организовано Британией, чтобы подорвать нейтралитет Германии. Смешно.

Он открыл телеграмму.

— Это, впрочем, тоже: «Эхо» сообщает об убийстве, точка, где новости, точка, спишь, вопросительный знак. Значит, Миллер таки выбрался! Молодчина Миллер! А нам — шиш.

— Вместе всё же безопаснее, — заметил Тафтон. — А всем нам это бы не удалось. Толпой такое не провернешь.

Под шумок Якимов шепотом обратился к Гаю:

— Дорогой, а что всё-таки произошло? Кого убили?

В этот момент настала тишина, так что шепот прозвучал неожиданно громко. Галпин повернулся к Якимову и возмущенно спросил:

— Так вы что, не понимали, о чем речь?

Якимов помотал головой.

— Вы не слышали об убийстве? Не знали, что граница закрыта, международные линии перерезаны, нам не позволяют посылать телеграммы и никому не дают покинуть Бухарест? Вы что же, дружище, не знаете, что вам грозит смертельная опасность?

— Да что вы говорите, — произнес Якимов и украдкой огляделся в поисках сочувствия. Не встретив его, он попытался изобразить интерес. — И кто же кого убил?

Журналисты даже не попытались ему ответить. Гай вмешался и объяснил, что убили премьер-министра.

— Перед его автомобилем выехали какие-то юноши, заставили его остановиться. Когда он вышел, чтобы узнать, что случилось, его застрелили. Он умер на месте. Потом убийцы захватили радиостанции и заявили, что он умирает или умер. Они и сами не знали.

— Его нашпиговали свинцом, — перебил Галпин. — Он привалился к дверце автомобиля — эти его розовые ручки, полосатые брючки, новенькие лаковые ботинки. Потом съехал на землю. Ботинки покрылись пылью…

— Так вы сами это видели?

Якимов восхищенно уставился на Галпина, но тот не смягчился.

— Были очевидцы, — сказал он. — А вы-то где были? Пьяным валялись?

— У меня была тяжелая ночь, — признался Якимов. — Ваш бедный старый Яки только что проснулся.

Тафтон нетерпеливо заерзал.

— Господь любит дураков, — сказал он. — Мы там торчали, а он отсыпался.

В бар вошел гостиничный клерк и объявил, что телеграммы можно отправить с Центрального почтамта. Когда журналисты повалили наружу, Якимов вообразил, что его испытание закончено, и как раз собирался заказать себе еще выпивки, как вдруг Галпин схватил его за руку.

— Я вас подвезу, — сказал он.

— Вы знаете, дорогой, я думаю, мне сегодня лучше не выходить. Я не в лучшей форме.

— Вы собираетесь работать или нет? Поехали.

Глядя на сердитое, черствое лицо Галпина, Якимов не осмелился отказаться.

Когда они оказались на почтамте, Якимов написал на бланке: «С сожалением сообщаю об убийстве…» — после чего так долго думал, как пишется «премьер-министр», что посетители схлынули, и они снова остались вдвоем с Галпином. Тот мрачно взглянул на Якимова и спросил:

— У вас уже готова история? Кто за этим стоит и так далее?

Якимов покачал головой.

— Не имею ни малейшего понятия, дорогой мой.

Галпин неодобрительно поцокал языком и сказал уже дружелюбнее:

— Давайте я вам помогу.