Величайшее благо

Три девушки, наряженные в конфетно-розовое, сливово-красное и бутылочно-зеленое платья, позировали фотографу. Казалось, что они украсили себя к ярмарке или фестивалю, но при этом так сутулились, словно их продавали в рабство. Увидев, что Принглы наблюдают за ними, девушки неловко отвернулись.

Проходя мимо крестьян, Гай и Гарриет ободряюще улыбались, но эти улыбки становились всё более натянутыми по мере того, как до них доносился исходящий от крестьян запах. Беда с предубеждениями в том, что они зачастую небезосновательны, подумала Гарриет, понимая, однако, что с мужем этим соображением лучше не делиться.

Дорожка вела к кафе, которое стояло на пирсе. На этом шатком, обветшавшем помосте были расставлены грубо сделанные стулья и столы с бумажными скатертями. Доски скрипели и прогибались, а в щелях виднелась грязная вода.

Принглы устроились за столиком, стоявшим на солнце. Горячий воздух густо пах водорослями. Деревья на дальнем берегу плавились в знойном мареве. Время от времени по пруду проплывала весельная лодка, и вода плескалась об опоры пирса. К Принглам подбежал официант и вытащил из внутреннего кармана жирный, заляпанный листок. Меню оказалось коротким — здесь редко ели. Сюда по вечерам приходили рабочие, чтобы остыть и выпить вина или ţuică. Гай заказал омлеты. Укрывшись в хижине, служившей кухней, официант включил радио в честь появления иностранцев. Из репродуктора над дверью полился вальс.

Как и говорила Софи, кафе оказалось дешевым, но с претензией. Объявление гласило, что посетителей в крестьянской одежде здесь не обслуживают. Крестьяне и не пытались выйти на пирс — умели они читать или нет. Собачье смирение подсказывало им, что это место — не для них.

В кафе было еще несколько мужчин. Кряжистые, в жарких темных костюмах, они сидели рядом с кухней, в тени каштанов.

Сидя на самом солнцепеке, Гай снял пиджак, закатал рукава рубашки и положил на стол загорелые руки, чтобы они стали еще немного темнее. Он лениво вытянул ноги и огляделся: спокойная вода, спокойное небо, всеобщий покой. Некоторое время они сидели молча и слушали музыку, плеск весел и стук каштанов по жестяной крыше кухни.

— Где сейчас война? — спросила Гарриет.

— Если по прямой, то примерно в трехстах милях. Когда мы поедем домой на Рождество…

— А мы поедем?

Ей сложно было в это поверить. При мысли о Рождестве ей представлялась какая-то крохотная, далекая картинка, словно пейзаж в снежном шаре. Где-то там таился «дом» — ну или просто Англия. Дом для нее не был чем-то конкретным. Вырастившая ее тетушка уже умерла.

— Если накопим денег, можем даже полететь.

— Если мы хотим обзавестись своим домом, нам надо начинать копить, — заметила она.

— Наверное.

— А мы ничего не накопим, если будем всё время ходить по дорогим ресторанам.

Услышав это неприятное заключение, Гай отвернулся и спросил, знает ли она, как называется музыка, которую сейчас передают по радио.

— Какой-то вальс. Дорогой…

Он поймал ее за руку.

— Нет-нет, погоди, — настойчиво сказал он, словно она пыталась отвлечь его от важного дела. — Где я ее слышал?

— Да где угодно. Расскажи мне про Софи.

Гай ничего не ответил, но принял безропотный вид.

— Вчера ночью она сказала, что у нее депрессия из-за войны, — сказала Гарриет. — Только из-за войны?

— Наверное.

— И твоя женитьба тут ни при чем?

— Да нет. Нет, конечно. Она уже давно забыла об этой идее.

— То есть идея всё-таки была?

— Ну, понимаешь… — Гай говорил непринужденно — возможно, чтобы скрыть неловкость. — Ее мать была еврейкой, а сама она работала в антифашистском журнале…

— То есть ей был нужен британский паспорт?

— Ее можно понять. Мне было ее жаль. И не забывай, мы с тобой еще не были знакомы. Несколько моих друзей женились на девушках, которые вели антифашистскую деятельность, чтобы вывезти их из Германии…

— Но они гомосексуалы. Это было обычное соглашение. Пары расстались, как только зарегистрировали брак. А ты бы оказался привязан к Софи на всю жизнь.

— Она сказала, что мы могли бы сразу развестись.

— И ты ей поверил? Безумец.

Гай неловко рассмеялся.

— Между прочим, не поверил.

— Но позволил ей себя уговаривать. И, возможно, согласился бы, если бы не встретил меня? Так ведь? — Она глядела на него так, словно он вдруг превратился в кого-то другого. — Если бы меня спросили перед свадьбой, я бы поклялась, что выхожу замуж за вечную твердыню. А теперь мне кажется, что ты способен на что угодно.

— Да ладно тебе, — запротестовал Гай. — Я не хотел на ней жениться, но надо же соблюдать вежливость. Что бы ты сама сделала на моем месте?

— Сразу же отказалась бы. Зачем усложнять себе жизнь попусту? Но со мной бы она на такое не осмелилась. Она поняла, что меня не провести, и сразу же меня невзлюбила. С тобой же ей что угодно сойдет с рук.

— Милая, не будь так сурова. Она неглупа, говорит на полудюжине языков…

— Ты давал ей взаймы?

— Ну да. Несколько тысяч.

— И что, она их вернула?

— Ну… она не рассматривала это как заем.

Гарриет не стала углубляться в этот вопрос и просто сказала:

— Я не хочу видеться с ней каждый вечер.

Гай потянулся через стол и взял ее за руку.