Величайшее благо

Бар не был пуст. За одним из столиков сидел Галпин с хорошенькой местной смуглянкой, а Якимов стоял в стороне и понуро их разглядывал. Тафтон и большинство приезжих журналистов уже вернулись на свои базы.

— Дорогая моя, выпейте виски с бедным Яки, — окликнул ее Якимов. В его жалобном голосе не было слышно устрашающе роскошного прошлого, о котором рассказывал Инчкейп, — только нужда в утешении.

Гарриет вошла в прокуренный, душный бар.

— Вам здесь нравится? — спросила она. — При гостинице, наверное, есть сад, где мы могли бы посидеть?

— Сад, милая моя? — Якимов огляделся, словно ожидая увидеть сад у себя за спиной. — Я видел здесь что-то в этом роде.

— Пойдемте поищем.

Гарриет оставила Гаю записку и увлекла Якимова за собой.

Сад оказался тесным, обнесенным высокими стенами. Попасть туда можно было только через французские окна комнаты для завтрака. Под пышными деревьями стояли потертые столы и стулья. В укромных уголках сидели парочки. Мужчины с неудовольствием смотрели на новоприбывших, женщины — все как одна в темных очках — отворачивались. Они выглядели так, словно их выследили в укрытии.

В этом саду не было ни цветов, ни украшений, зато в центре высилась каменная статуя мальчика, который лил в чашу воду из кувшина. Устроившись рядом с фонтаном, Гарриет сказала:

— Так гораздо лучше, правда?

Якимов пробормотал что-то похожее на неуверенное согласие и сел рядом с ней.

В воздухе повисла тишина. Парочки не прерывали молчание, пока Гарриет и Якимов не заговорили.

— Кто эта девушка с Галпином? — спросила Гарриет.

— Полячка, — ответил Якимов. — Некая Ванда. Приехала сюда с Маккенном. Я полагал, что она с ним, но теперь, видимо, она с Галпином. Не знаю! — Он вздохнул. — Хотел побеседовать с ним про этот приказ о мобилизации. Вы же знаете, я журналист. Должен посылать новости. Важно всё обсудить. Подошел к ним в баре, предложил выпить, а он чуть не откусил мне голову.

Он повернулся к Гарриет, и она с удивлением поняла, что в его глубоко посаженных глазах плещется настоящая обида. На мгновение он напомнил ей обиженного ребенка. Прежде чем она успела ответить, к ним подошел официант, и она заказала лимонад.

— Вы думаете, мобилизация — это серьезно? — спросила она. — Ожидаются неприятности?

— О нет. — Якимов отмахнулся от самой идеи и, позабыв Галпина, заулыбался, радуясь возможности выступить в роли рассказчика. — Вы слышали о том, что король собрался выстроить вокруг Румынии границу? Вдвое надежнее, чем линии Мажино и Зигфрида, вместе взятые? За миллион леев? Глиния

Имажино — вот что это будет! Глиния!

Гарриет рассмеялась, а он придвинулся к ней ближе и заговорил доверительным тоном хорошо информированного человека.

— Серьезным мне показался мирный план Гитлера. Он говорит, что у него нет территориальных притязаний. Я был потрясен, когда узнал, что план отвергли. Не хочу критиковать, конечно, но, по-моему, Чемберлен здесь не прав. Кому нужна эта дурацкая война, не так ли?

— Но Гитлер же то и дело говорил, что у него нет территориальных притязаний. Ему нельзя доверять.

— Мы должны ему доверять, дорогая моя! — Якимов всем своим видом являл воплощенное доверие. — Мы должны доверять людям. Это необходимо.

Не в силах придумать ответ, Гарриет отпила лимонаду. Якимов, очевидно расслабившись после попытки быть серьезным, непринужденно спросил:

— Скажите, дорогая, а вы не одолжите мне пару бумажек?

— Каких бумажек?

— Я имею в виду ассигнации, дорогая моя. Банкноты. Деньги. Ваш бедный старый Яки сидит без гроша, пока не придет содержание.

Побледнев от шока, она неловко покопалась в сумочке и обнаружила там купюру в тысячу леев.

— Больше у меня нет.

— Дорогая моя! — Он мгновенно сунул купюру в карман. — Как бедному Яки выразить свою благодарность?

Но Гарриет не желала выслушивать его благодарность. Она вскочила и направилась прочь из сада, а Якимов оскорбленным тоном окликал ее вслед: «Дорогая моя!..»

Она наткнулась на Гая, который как раз вышел из вращающейся двери.

— Что случилось? — спросил он.

Гарриет была слишком сконфужена, чтобы ответить, но, когда они пересекли площадь, пришла в себя настолько, что рассмеялась и сказала:

— Князь Якимов пригласил меня посидеть с ним. Я думала, что он так поступил по доброте душевной, но ему просто нужны были деньги взаймы.

— И что, ты ему одолжила? — спросил Гай невозмутимо.

— Тысячу леев.

Видя спокойствие мужа, Гарриет пожалела об отданных деньгах.

— Ненавижу одалживать, — сказал она.

— Не беспокойся, дорогая. Ты слишком серьезно воспринимаешь деньги.

Ей хотелось ответить, что у нее просто никогда не было денег, но тут она вспомнила, что у Гая их тоже никогда не было.

— Якимов — глупец, — сказала она вместо этого. — Рассказывал мне, что надо верить Гитлеру.

Гай рассмеялся.

— Якимов ничего не понимает в политике, но он вовсе не глуп.

Они приближались к заднему входу в парк, где стояла статуя опального политика с головой, накрытой мешком. Дракеры жили неподалеку, в большом доме с просторными квартирами, принадлежащем банку Дракера.