Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

О том, как удивительно менялись люди разных наций, попадавшие в состав Великой армии, говорит их переписка. Основная масса писем, отправленных из главных сил армии и хранящихся в российских архивах, относится уже к периоду сентября – ноября 1812 г. и поэтому уже несет на себе отпечаток распада многонационального военного организма, который создавал Наполеон. Но письма с родины или отправленные из других частей, находящихся вне России, позволяют составить представление о тех внутренних процессах, которые действовали до сентября 1812 г. и которые, по замыслу императора, сплачивали воинов[703]

. Сразу бросается в глаза обширнейшая география личных связей солдат Великой армии – от Испании и Северной Италии до глухих мест французской провинции и небольших германских местечек. Письма, как правило, находили своих адресатов (исключая, конечно, ситуацию с большинством тех писем, к которым мы обратились, так как они были перехвачены русскими). Так, много посланий, отправленных из Испанской армии от бывших сослуживцев, прибывало вначале в те места, где перед походом в Россию части располагались (в Германию или в Италию). Не найдя адресата, они немедленно, помеченные штемпелем, пересылались дальше, вслед за армией. Адреса не обязательно писались по-французски. Отправитель писал по-итальянски, по-голландски, по-немецки, причем нередко свободным почерком и не всегда предельно точно указывая адрес. Он был уверен, что письмо все равно придет по назначению – ведь в адресе было указано: «Великая армия»! Особенно забавно указывали адрес итальянцы, предпочитая вместо слова «солдат» писать «Militare» или «Cariere militare». И французы, и итальянцы в любом случае неизменно перед чином, в том числе солдатским или сержантским, обязательно указывали «Monsieur» или «Seigneur». Множество писем было написано по-итальянски с французскими словами, на французском – с итальянскими выражениями; немецкий высокопоставленный офицер мог написать письмо по-французски с приписками по-итальянски. Воины разных наций, постоянно соприкасаясь друг с другом, меняя места своей службы, «завязывая» многочисленные «узелки» между собой, неизбежно учились понимать друг друга.

И все же позитивный вектор во взаимоотношениях солдат многочисленной армии не мог заслонить того напряжения, которое возрастало по мере подготовки к войне с Россией и с началом военных действий. Это определялось рядом обстоятельств. Во-первых, сама национальная политика Наполеона преследовала в первую очередь утилитарные, чисто военные задачи и только затем принимала в расчет долговременные политические последствия. Поэтому неудивительно, что рано или поздно происходило разочарование иностранных солдат в Наполеоне как всеевропейском сюзерене. Это испытывали даже поляки, наиболее последовательные сторонники Наполеона, видя, как тот цинично использует их национальные чаяния, полностью подчинив польскую проблему задачам внешней политики Франции[704]

. Переломным стал 1812 г. По подсчетам Б. С. Абалихина, к маю 1813 г. на русской службе числился уже 11 421 бывший польский военнослужащий[705]

.

Принятый в наполеоновской армии механизм адаптации иностранцев был нередко груб и прямолинеен. Скажем, Даву, беспокоившийся о духе молодых солдат, «разговаривающих по-немецки», смог порекомендовать генералу Фриану только одно средство: приказать офицерам и унтер-офицерам объяснить, что ждет солдат в случае их дезертирства[706]

. Многие необдуманные решения и назначения, принимавшиеся Наполеоном в начале Русского похода, больно затрагивали национальные чувства иностранцев. Так, в конце июня император полностью раскассировал вюртембергский корпус, низведя кронпринца Вильгельма до положения обычного дивизионного командира. Когда Вильгельм заболел и оставил командование, ему на смену был назначен французский генерал Ж.-Г. Маршан, хотя у вюртембержцев, собственно, был и свой командир генерал-лейтенант И. Г. Шелер. Так, находясь под контролем природного француза, Шелер и должен был вести в бой своих солдат в день Бородинского сражения. То же было в 14-й кавалерийской бригаде, где французскому генералу Ф. О. Бëрману должен был подчиняться вюртембергский генерал К.Л. фон Бройнинг[707]. Необдуманное назначение французского генерала командующим над немецким контингентом имело особенно пагубные последствия для морального состояния 8-го (вестфальского) корпуса. Лоссберг не раз писал о том, насколько подавляюще действовал на него факт командования корпусом Жюно. «Зачем я свои лучшие годы службы, – сетовал профессиональный солдат, – провожу в корпусе, который при таких обстоятельствах не может быть уважаем ни нами, ни неприятелем»[708].