Когда Наполеон все же спохватывался, стремясь соблюсти «вежливость» в отношении иностранцев, оказывалось слишком поздно. В Вильно император вдруг захотел произвести несколько лейтенантов гвардии, говорящих по-немецки, в капитаны, направив их в армейские части. Но в гвардии не нашлось ни одного лейтенанта и даже сержанта, происходившего из прирейнских земель[709]
. Начавшиеся еще до открытия военных действий и тем более углубившиеся в России, трудности со снабжением войск вызвали резкое обострение национального эгоизма, особенно со стороны высшего французского командования. Солдаты нефранцузских войск со все возраставшим раздражением обнаруживали, что все магазины для них были закрыты. Обычно они получали ответ, что магазины предназначаются только для гвардии и французских частей. Тогда начиналось подчас жестокое, соперничество между самими нефранцузскими частями за то, что еще можно было «урвать». Дерясь друг с другом, все между тем посылали проклятия французам.Во-вторых, все народы, представленные в Великой армии, имели свои неискоренимые национальные особенности, нередко сопротивлявшиеся «перевариванию» в чреве военного организма. Эти особенности были многообразны – от языка до религиозных воззрений и темперамента. Первое, что бросалось в глаза, были языковые барьеры. Несмотря на широкое распространение французского языка, он не мог быть быстро освоен многотысячными массами рядового и даже офицерского состава армий многих европейских стран. Там же, где французские военачальники стремились заигрывать с иностранцами, используя их язык, выходило не всегда убедительно. Многие вспоминали, как во время Бородинского боя Мюрат кричал вюртембержцам по-немецки, чтобы они стреляли. У него получалось то ли «Scheuss», то ли «Schüß», и это вызывало смех. Но когда он, коверкая слова, начал хвалить немецких стрелков, говоря «мерзкий егерь», это уже воспринималось только с раздражением[710]
. Русская кампания, которая потребовала напряжения всех человеческих сил, обнажила и природные, биологические различия европейских народов. Во время боя, на маршах и в госпиталях эти различия хорошо улавливались медиками Великой армии. Воспоминания каждого из них о русском походе пестрят рассуждениями о том, как организм людей разных наций по-разному себя проявлял. Главный хирург Д.-Ж. Ларрей, например, составил следующее представление о национальных темпераментах. Блондины, которых было много среди немцев и голландцев, имевшие флегматический темперамент, хотя и являлись, по словам Ларрея, «сынами Севера», хуже других переносили холод. Сангвинический же темперамент, часто встречавшийся среди южан, наоборот, способствовал преодолению холода и физических трудностей. Доля немцев и голландцев, погибших от холода в 1812 г., оказалась значительно бóльшей, чем французов. Так, голландцы 3-го полка гренадеров гвардии погибли почти все без исключения, в то время как два других полка гренадеров, составленных из французов центральных департаментов, сохранили большинство своих людей[711]. Наблюдения медиков в 1812 г. показали, что предрасположенность или сопротивляемость дизентерии и тифу также зависели от национальной принадлежности. Немцы заболевали дизентерией и тифом в значительно бóльшей степени, чем французы. Врачи это объясняли более нервным национальным характером[712].