Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

При этом если К. Леви-Стросс обнаружил в свое время способность мифа превращать последовательные состояния в одновременные, временные отношения – в пространственные, то мы увидели возможность и обратного процесса, когда одновременно происходившие реальные исторические события «растягиваются» во времени. Точнее, имеет место двойная операция: вначале происходит смешение всех событий во времени, а затем – через их «рациональное» осмысление – события вновь «разделяются», но уже на основе иной, привнесенной логики. Таким образом, под видом исторической и логической достоверности формируется новый «национальный» миф. Можно предположить, опираясь на особенности памяти как русских, так французов, немцев и поляков о Бородинском сражении, что такой вид мифологизации прошлого характерен для эпохи Нового и Новейшего времени, когда под видом рационализированной, «научно достоверной» исторической памяти формируется по инициативе Власти мифологическая память. При этом усилия Власти встречают полное понимание и поддержку со стороны нации. Последнее определяется двумя обстоятельствами: во-первых, тем, что Власть опирается в формировании исторического мифа на реальную эмоционально-чувственную атмосферу, ощущавшуюся нацией в тот момент истории, который теперь подвергается мифологизации; во-вторых, жизненной необходимостью для нации ради сохранения своей целостности и жизнеспособности опираться в своем самосознании на ряд прочных, непоколебимых исторических мифов, не только искажающих прошлое, но, в значительной степени, и сохраняющих его для нации.

В этом плане представляется чрезвычайно важным признание определенного баланса между «правдой истории» и «национальным мифом», соотношение между которыми в течение жизни нации не может оставаться неизменным. До известной степени можно утверждать о близости «национального мифа» понятию «историческая память», без которой существование нации просто невозможно. Но в этой связи на Власть, которая нередко (особенно в России) во многом формирует национальный миф, накладывается особая ответственность. Полное изгнание «исторической правды» из «исторической памяти» превращает нацию в сообщество, лишенное реальных корней и воспринимающее мир через заведомо искаженные ирреальные образы.

Наше обращение к исторической памяти наций о Бородинском сражении позволило увидеть особенности интерпретаций этого события на фоне 200-летней истории разных народов. Столь мелкий масштаб рассмотрения не может не вызвать сомнений в познаваемости прошлого на основе макроисторических схем. Любая попытка объяснения прошлого через макроисторический контекст является не чем иным, как активизацией определенного смысла (в бесконечной череде других, «свернутых», смыслов прошлого) исторического события в момент постоянно возобновляющегося диалога настоящего с прошлым. В этом и заключается, как показал еще М. М. Бахтин, главная «проблема большого времени

».

Но прежде чем в поисках «подлинной истории» перейти к «микроисторическому» взгляду на событие, мы обратились к структурам средней длительности, к «мезоисторическому» измерению. Это дало нам возможность выявить своего рода «объективные регуляторы» поведения больших человеческих масс Великой армии 1812 года, заключавшиеся в особенностях питания, физических нагрузок, в воздействии систем поощрения и наказания, установленных Властью, в социальных стереотипах, традициях, обычаях… Обратились мы и к «языку» Великой армии, пытаясь понять систему восприятия наполеоновским солдатом тех или иных «сигналов». Все это дало нам картину Великой армии как социального организма, в рамках которого происходило взаимодействие между экономическими, социальными и политическими структурами, с одной стороны, а с другой – восприятием, интерпретацией этих структур живыми людьми, которые сами участвовали в создании этих структур и в их изменении. Хотя Великая армия Наполеона представляла собой высокоэффективный социальный организм, явно претендовавший на то, чтобы стать прообразом Единой Европы, в ее недрах к 1812 г. заметно прогрессировали и процессы распада, усиливались тенденции к отклонению от заданной Властью модели поведения. Тяготы русской кампании еще более усилили негативные тенденции, расшатывая армейскую дисциплину, деформируя привычные социокультурные установки и обостряя межнациональные взаимоотношения.

Вместе с тем, материал 2-й главы выявил высокую степень сплоченности в рядах Великой армии и действенность ее как военных, так и социальных механизмов. Реальный распад Великой армии стал происходить отнюдь не в день Бородина, но позже – во время пожара русской столицы и во время страшного отступления, отягченного непривычным климатом. Чуть ли не определяющую роль сыграл моральный фактор, связанный с укреплением вначале в наполеоновском солдате надежд на скорое после Бородинского сражения и вступления в Москву заключение мира, а затем с крахом этих надежд к началу оставления русской столицы.