Великие Моголы

Со смертью итимад-уд-дауле и в результате того, что интересы Асаф-хана и Шах Джахана пришли в противоречие с интересами Нур Джахан, ее хунта прекратила существование. Оставшиеся пять лет правления больного Джахангира она более непосредственно управляла государством из покоев гарема. «Управлять напрямую из покоев гарема» звучит как противоречие в определении, и это, в сочетании с некоторыми другими подробностями жизни Нур Джахан, например ее страстью к охоте, дало повод утверждать, будто бы она нарушила предписанное религией ислама затворничество и принимала обычное участие в общественных делах. Тем не менее доказательств тому не существует. Нур Джахан стреляла в тигров из закрытой беседки на спине у слона, но окружающие могли при этом видеть только выставленное наружу дуло ее мушкета. В 1626 году она даже принимала участие в сражении, но находилась при этом в паланкине, совершенно закрытом и подвешенном между двумя слонами, а свои приказания Нур Джахан передавала при этом через своих евнухов-телохранителей. И однажды, когда Роу ожидал в саду приезда Джахангира, были предприняты чрезвычайные меры, чтобы предотвратить чью бы то ни было возможность увидеть Нур Джахан, которую император вез вместе с собой в открытом экипаже; «вдруг пришло известие погасить все огни, король явился, да еще в открытой повозке, влекомой быками, притом со своей Нормахал, правит сам, и никого рядом»^{48}

. Даже при всех этих предосторожностях не похоже, чтобы Нур Джахан ехала с открытым лицом; император отвез ее прямо в ее покои, прежде чем появиться на людях самому.

Представление о гареме как о всего лишь позолоченной клетке, полной хорошеньких, но совершенно праздных женщин, которые только и видят единственного петуха в курятнике, ошибочно. Женщины, несомненно, проводили много времени в уходе за собой и в разглядывании собственного красивого личика в зеркальце диаметром не больше дюйма, которое каждая носила на цепочке на большом пальце правой руки, но гарем был также центром деловой деятельности и интриг, большая часть которых была связана с внешним миром, и мужчины достаточно высокого ранга имели возможность выражать на расстоянии любезности дамам и просить их о помощи.

Как известно, в тех случаях, когда дело мужчины требовало появления в личных апартаментах — скажем, врач должен был посетить пациентку, — предосторожности предпринимались весьма тщательные и продуманные. Два врача, лечившие императорскую семью, позже описали такого рода случаи. Когда Франсуа Бернье пригласили осмотреть «женщину, настолько тяжело больную, что ее нельзя было даже перенести к выходу из здания», то, как он рассказывает, «мне на голову накинули кашмирскую шаль, и она, как длинный шарф, свисала до самых ног, а евнух вел меня за руку, точно слепого». Никколо Мануччи, знахарь-самоучка, чьи путаные записки о европейской медицине позволили ему — по могольским стандартам — сойти за эксперта, говорит о том, что по особому разрешению врачу позволяли снять с головы шаль, когда он добирался до пациентки. Больная лежала за занавеской. Если надо было пустить кровь или перевязать небольшую ранку, из-за занавески появлялась нужная рука или нога. Если требовался более подробный осмотр, врачу дозволялось просунуть руку за занавеску, и Мануччи описывает возбуждение опасности, необходимость сохранять строгое выражение лица, в то время как пациентка нередко только притворялась больной ради того, чтобы ей нанесли визит: «Были и такие, кто время от времени прикидывались больными, чтобы просто вступить в разговор и чтобы посетивший их медик пощупал пульс. Последний протягивает руку за занавеску, там ее берут и держат, целуют и легонько покусывают. Некоторые особы, из чистого любопытства, прижимали эту руку к своей груди, со мной такое случалось несколько раз; я притворялся, что ничего не замечаю, чтобы утаить происходящее от присутствующих при сем матрон и евнухов и не возбудить их подозрения».

Естественно, что о жизни в гареме распространялось немало нелепых слухов и сплетен, и сам Мануччи мог искажать факты ради более сильного впечатления. Он, например, повторяет расхожий базарный слух о том, что евнухи не позволяют приносить в гарем «редис, огурцы и похожие на них другие овощи, названия которых я не знаю», якобы способные вызвать вожделение; о том же за полвека до Мануччи распространялся и Том Корьят, который писал домой: «Что бы ни принесли похожее на мужской член, например редис, так велика подозрительность и так неуемна злоба этих людей, что они это режут и кромсают, дабы подобие не вызвало непристойных деяний».