Великие судьбы русской поэзии: XIX век

Ещё Пушкин был жив, а Жуковский уже хлопотал о царской милости для его семьи, которой вот-вот предстояло осиротеть. И главный неприятель поэта, его самый непримиримый гонитель, Николай I наконец-то решил облагодетельствовать Пушкиных, пускай и в меньшей степени, чем, скажем, овдовевшую супругу покойного Карамзина, всё-таки и долги Александра Сергеевича пообещал заплатить, и семью отходящего взять на своё попечение. Об этом император известил умирающего запиской. Пушкин был утешен. 29 января в 2 часа 45 минут его не стало. «Солнце русской поэзии закатилось» – так оповестил Россию об этой безвременной утрате Владимир Одоевский.

Когда-то в молодости Александр Сергеевич, увидев идущего навстречу замечательного польского поэта Адама Мицкевича, шутливо посторонился со словами: «С дороги двойка. Туз идёт». На что Мицкевич моментально ответил: «Козырна двойка туза бьёт». И вот, когда жизнь русского гения оборвалась, его великий польский друг сумел, может быть, единственный из современников, осознать невосполнимость этой потери: «Никто не заменит Пушкина. Только однажды даётся стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества».

За несколько месяцев до гибели поэт, как бы провидя её, написал стихотворение о своей посмертной судьбе, исполненное огромного внутреннего достоинства человека-творца и его великой надежды на бессмертье.

Exegi monumentum.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,К нему не зарастёт народная тропа,Вознёсся выше он главою непокорнойАлександрийского столпа.Нет, весь я не умру – душа в заветной лиреМой прах переживёт и тленья убежит —И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,И назовёт меня всяк сущий в ней язык,И гордый внук славян, и финн, и ныне дикойТунгус, и друг степей калмык.И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,Что в мой жестокий век восславил я свободуИ милость к падшим призывал.Веленью Божию, о муза, будь послушна,Обиды не страшась, не требуя венца,Хвалу и клевету приемли равнодушноИ не оспоривай глупца.

И тут, как прежде в своём «Поэте», Александр Сергеевич ещё раз попытался себя предостеречь: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца». И опять не сумел выполнить, не сдержался. Спасительного холодного равнодушия опять не позволил Пушкину высочайший градус его пламенной поэтической души.

Прощались с великим поэтом всенародно. Через комнату в его последней петербургской квартире на Мойке, где было выставлено тело усопшего, прошли нескончаемые толпы самого различного люда всех мастей и сословий. А потом отпели Александра Сергеевича в Конюшенной церкви и среди ночи тайком отправили на перекладных в Тригорское. Поэт, и мертвый, всё ещё внушал страх самодержавной российской деспотии. Оттого и укрывали его бедное тело от любопытных взглядов, оттого и гнали нещадно впряжённых в погребальные сани лошадей. И всё боялись, как бы народ не прознал, да не возмутился, да не отомстил за свою национальную гордость.

Похоронили Александра Сергеевича Пушкина при Святогорском монастыре в одной ограде с его матерью, памятуя о недавнем прижизненном распоряжении поэта.

Своеобразие таланта (Евгений Абрамович Боратынский)

Евгений Абрамович Боратынский был ровесником Пушкина. И поэтический дебют их, и даже уход из жизни мало отличались по срокам. Но и рядом с Пушкинским гением не потерялся, не остался в тени своеобразный и сосредоточенный талант поэта. Не покушаясь на универсальность, состязаться в которой с Александром Сергеевичем просто немыслимо, Боратынский сумел проторить в российской поэзии пускай не широкую, но, главное, свою собственную тропу, не затоптанную ни тогда, ни впоследствии и самыми великими.

Происходил Евгений Абрамович из рода Божедара, полководца и казначея Польского королевства, который в XIV веке построил в Галиции замок «Боратын», что означает «Божья оборона». Уже сын Божедара – Дмитрий стал именоваться Боратынским.