Великие судьбы русской поэзии: XIX век

«Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном. Бродит, бывало, по тенистым аллеям и притворяется углублённым в размышления, хотя ни малейшее наше движение не ускользало от его зоркого взгляда. Как любил он под вечерок пускаться с нами в самые сентиментальные суждения, а мы, чтобы подразнить его, в ответ подадим ему волан или верёвочку, уверяя, что по его летам ему свойственнее прыгать и скакать, чем прикидываться непонятым и неоценённым снимком с первейших поэтов».

Нередко служила поводом для шутки и неразборчивость юного Лермонтова в еде. Однажды девушки заказали повару испечь булочки с опилками и после весёлой продолжительной прогулки положили их на тарелку проголодавшегося приятеля. Только на второй или третьей булочке жестокие насмешницы указали бедному мальчику на несъедобность поглощаемой им снеди. Миша рассердился, убежал и несколько дней не показывался, то ли действительно страдая расстройством желудка, то ли желая своей мнимой болезнью наказать участниц не слишком гуманного розыгрыша.

За огромные чёрные миндалевидные глаза поэт называл Екатерину Сушкову несколько на английский манер – «мисс Блейк-айз», что означает «черноокая». И была она красивой, неглупой, кокетливой, пышноволосой барышней. Причём обилие волос её казалось чем-то неправдоподобным, и друзья Катишь (обиходная форма её имени) однажды поспорили с нею на пуд конфет, что это не её собственные волосы, а накладной шиньон. Чуть ли не за каждый волосок подёргали. Что-то, вероятно, и выдрали – не без этого, но подтвердилось – свои, родные, и сладкий выигрыш достался ей. Юный поэт, наблюдавший за спором и невыносимым для его ревнивого сердца испытанием, сказал: «Какое кокетство!» – и, негодуя, вышел.

Как-то, вместе проводя летние каникулы в Середниково, молодые люди отправились в Троице-Сергиеву лавру на богомолье. Заметив на церковной паперти слепого нищего, положили в его деревянную чашку несколько монет. Нищий обрадовался подаянию и тут же посетовал на неких весёлых господ, что намедни вместо денег набросали в его чашку мелких камушков. После посещения церкви, когда все сидели за столом в ожидании обеда, Лермонтов, стоя на коленях перед стулом, что-то написал огрызком карандаша, а затем передал листок Сушковой. Это было стихотворение, посвящённое не только истории, рассказанной нищим, но и любовным страданиям самого автора.

НИЩИЙ

У врат обители святойСтоял просящий подаянья

Бедняк иссохший, чуть живойОт глада, жажды и страданья.Куска лишь хлеба он просил,И взор являл живую муку,

И кто-то камень положилВ его протянутую руку.Так я молил твоей любвиС слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие моиОбмануты навек тобою!

11 марта 1830 года Николай I проинспектировал пансион. Явился во время перемены и, неузнанный, прошёл по коридору среди шума, толкотни и потасовок. Только один-единственный ученик, прежде видевший императора на портрете, крикнул: «Здравия желаю Вашему Величеству!», остальные зашикали на выскочку: мол, какого-то генерала эдак по-царски величаешь. Император прошёл в дирекцию пансиона, куда тут же была собрана администрация и преподаватели. Последовал решительный нагоняй от российского самодержца, а вскоре и указ о преобразовании Университетского пансиона в Дворянский институт с низведением до уровня гимназии, а значит, и с учреждением телесных наказаний, от которых прежде в силу имевшихся привилегий его учащиеся были ограждены.

Разумеется, ни сам юноша, ни его бабушка не могли допустить, чтобы Михаила Юрьевича по списку провинностей, накапливающихся за неделю, секли розгами. Поэтому 16 апреля 1830 года Лермонтов оставил бывший пансион, получив свидетельство, что уволен по собственному желанию из старшего отделения высшего класса с отличным прилежанием, похвальным поведением и весьма хорошими успехами. 21 августа было подано прошение о его зачислении своекоштным студентом нравственно-политического, а по-современному – юридического факультета Московского университета. После успешно сданных экзаменов прошение было удовлетворено, и Михаил Юрьевич приступил к занятиям.