Великий Бисмарк. Железом и кровью

15 ноября были подписаны соглашения с Баденом и Гессеном, однако самое сложное оставалось впереди. Бавария предложила проект дуалистической конфедерации, в которой она выступала бы в роли лидера на пространстве южнее Майна. Бисмарку пришлось вести достаточно тяжелые переговоры, в ходе которых он сделал Мюнхену и Штутгарту ряд существенных уступок. В частности, Бавария сохранила независимые (по крайней мере, в мирное время) вооруженные силы, собственное почтовое и телеграфное управление, а также право самостоятельно назначать ряд косвенных налогов. Глава союзного правительства, однако, смог сделать так, чтобы внушительно выглядевшие на бумаге автономные права, по сути, не нарушали целостности единого германского государства. 23 ноября Бавария и Вюртемберг наконец согласились присоединиться к общегерманскому рейху. При этом Бисмарку пришлось дополнительно отражать атаки сторонников унитарного государства, выступавших против любых уступок южнонемецким монархиям, – к их числу, например, принадлежал кронпринц, которого канцлер в припадке бешенства назвал «самым глупым и самонадеянным человеком».

Однако процесс был еще далек от завершения. Война продолжалась. Зимой 1870/71 года конфликт между политическим и военным руководством достиг своей кульминации. Непосредственным поводом стал вопрос об обстреле Парижа. Бисмарк еще осенью настаивал на бомбардировке города, которая, по его мнению, сможет значительно ускорить падение вражеской столицы и окончание войны. «Уже несколько недель я каждое утро надеюсь быть разбуженным громом канонады, – писал он жене в конце октября, – но они не стреляют. Надо всем царит некая интрига, сотканная женщинами, архиепископами и учеными; известное высочайшее влияние тоже имеет место, с целью, чтобы хвала со стороны заграницы и пышность фраз не понесли никакого ущерба. При этом люди мерзнут и заболевают, война затягивается, нейтралы начинают беспокоиться, потому что все продолжается слишком долго, и Франция вооружается сотнями тысяч винтовок из Англии и Америки» ^[383]

. Мольтке утверждал, что обстрел мало того что не имеет никакого военного смысла, так и еще и затруднит снабжение германских армий, поскольку вынудит использовать для переброски орудий и боеприпасов единственную железнодорожную линию, находившуюся в тылу. Роон же заверял канцлера, что никаких технических препятствий для немедленного начала обстрела не существует. В итоге Бисмарк обвинял Мольтке в том, что его стратегия порочна. Шеф Генерального штаба, в свою очередь, не собирался терпеть вмешательства штатских в его законную сферу ответственности. Поэтому Генеральный штаб вновь попытался установить вокруг Бисмарка своеобразную информационную блокаду, перестав снабжать его информацией о ходе боевых действий.

Подобное положение вещей никак не устраивало Бисмарка, который потребовал, чтобы обо всех планируемых операциях ему сообщалось заранее, даже до доклада королю. Мольтке, разумеется, возмутился до глубины души и заявил кронпринцу: «Все это вообще не касается канцлера, и пока мне не прикажут, я ему ничего не буду сообщать» ^[384]

. Конфликт расширялся, охватывая все большее число влиятельных персон: на стороне Бисмарка выступил Роон, на стороне Мольтке – кронпринц, считавший, что голод гуманнее обстрела. «Король и кронпринц очень расстроились из-за этого конфликта, однако не в их силах прекратить его», – писал Штош ^[385]

. Бисмарк отстаивал идею примата политических соображений над военными; Мольтке же, напротив, считал, что на войне первую скрипку должен играть именно Генеральный штаб, а не политики. Примирить эти точки зрения было невозможно.

5 декабря Мольтке через парламентера проинформировал Трошю о поражении французских армий на юге, надеясь, что эта информация ускорит капитуляцию Парижа. Бисмарк немедленно обратился с жалобой к королю – Мольтке лезет в дипломатические дела, кроме того, последний лейтенант располагает большей информацией, чем он, канцлер! Глава правительства вновь потребовал права присутствовать на всех военных докладах и, кроме того, быть посвященным во все планируемые операции. Вмешательство военных в политические дела возмущало канцлера: «Господа военные ужасно осложняют мне жизнь! – писал он супруге. – Они тянут одеяло на себя, все портят, а отвечать приходится мне!» ^[386]Он жаловался на Генеральный штаб всем, кто был готов его слушать. В беседах с ближайшими сотрудниками глава правительства заявлял о своей готовности уйти в отставку и усталости от вечной борьбы и интриг: «С каким удовольствием я бы ушел! Мне нравится сельская жизнь, лес и природа. Если бы не моя вера в Господа, я бы завтра же упаковал свои вещи, уехал в Варцин и выращивал бы овес. В таком случае я даже не признавал бы власти короля. Почему, если не исходя из божественного миропорядка, должен я подчиняться этим Гогенцоллернам? Это швабский род, который ничем не лучше моего! (…) Если бы у меня не было чудесной основы в виду религии, я бы уже давно бросил стул в лицо всему двору» ^[387].