Великий Бисмарк. Железом и кровью

Однако прусский король был недоволен. Опасаясь любых перемен и глубоко консервативный по своему складу мышления, он вообще с подозрением относился к идее «растворить Пруссию в Германии». «Принятие императорского титула королем, – вспоминал впоследствии Бисмарк, – при расширении Северо-Германского союза было политической потребностью, ибо титул этот в воспоминаниях из времен, когда юридически он значил больше, фактически – меньше, нежели теперь, составлял элемент, взывавший к единству и централизации; я был убежден, что скрепляющее давление на наши правовые институты должно быть тем более длительным, чем сильнее прусский носитель этого давления избегал бы опасного, но присущего германскому прошлому стремления подчеркивать на глазах у других династий превосходство своей собственной. Королю Вильгельму не чужда была подобная склонность, и его сопротивление принятию титула императора стояло в некоторой связи с потребностью добиться признания превосходства именно своей родовой прусской короны в большей мере, нежели императорского титула» ^[389]

. Споры одновременно и с королем, и с генералами отнимали у Бисмарка остатки сил и душевного равновесия. Иногда он терял контроль над собой – как рассказывал граф Лендорф, придя однажды на прием к монарху, Бисмарк встретил категорический отказ в аудиенции, поскольку у короля была мигрень. Канцлер собрался уходить, как вдруг увидел гофмаршала графа Перпоншера, входящего в покои Вильгельма. «Его впускают, а меня нет? Пусть кто хочет, тот продолжает это! Я еду домой!» – вскричал Бисмарк, отшвырнув папку с бумагами и ринувшись вниз по лестнице. Лендорф метнулся к королю, который приказал немедленно вернуть канцлера и впустить его. Адъютант догнал главу правительства, вручил ему папку и направил к монарху, однако, выйдя из покоев короля, Бисмарк не выдержал и разрыдался ^[390]

. Возможно, в этом была и доля актерской игры, однако искренность эмоций не подлежит сомнению. Вероятно, только то, что «железный канцлер» время от времени давал им выход, уберегло его от серьезного нервного срыва с далеко идущими последствиями в решающие дни своей политической карьеры.

Споры разгорались, казалось бы, по пустяковым поводам. Когда Вильгельму сказали, что его титул будет звучать как «германский император», он устроил форменный скандал. Такое название показалось ему слишком несолидным, он хотел быть «императором Германии» и не поддавался ни на какие уговоры Бисмарка, заявлявшего, что южнонемецкие государства никогда не согласятся с подобной формулировкой, подобающей скорее абсолютному властителю. Как писал канцлер, «на этой фазе переговоров меня поддержали – каждый по-своему – кронпринц, давно отказавшийся от своей идеи о «короле германцев», и великий герцог Баденский, хотя ни один из них не противоречил открыто старому государю с его гневной антипатией к более высокому рангу. Кронпринц оказывал мне пассивную поддержку в присутствии своего державного отца и лишь кратко выражал при случае свое мнение, что, однако, не усиливало моей боевой позиции по отношению к королю, но скорее обостряло раздражение государя. Ибо король в большей мере склонен был делать уступки министру, чем своему сыну, добросовестно памятуя конституционную присягу и ответственность министра. Разногласия с сыном он воспринимал с точки зрения главы семейства» ^[391]

. Спор продолжался 17 января в течение трех часов и закончился победой главы правительства, которому, как это уже бывало не раз, пришлось пустить в ход все возможные угрозы и увещевания.

На следующий день, 18 января, в Большом зеркальном зале Версальского дворца было торжественно провозглашено создание Германской империи. Сама атмосфера, в которой появилась на свет новая великая держава, была глубоко символичной. У ворот окруженной вражеской столицы, в главной квартире действующей армии, в резиденции французских монархов, которые мечтали о гегемонии в Европе, действие смотрелось особенно эффектно. Неудивительно, что большинство собравшихся составляли люди в униформе. Штатские, в первую очередь депутаты парламента, оказались оттеснены на мизансцену. Бисмарк также одел свой генеральский мундир. Зять прусского короля, великий герцог Баденский, играл на церемонии одну из главных ролей – он умело обошел предмет вчерашнего спора между монархом и его паладином, провозгласив здравницу просто в честь «императора Вильгельма». Тем не менее свежеиспеченный кайзер, тепло поприветствовав многих присутствующих, прошел мимо Бисмарка, как мимо предмета мебели, даже не удостоив его взглядом.

«Прости, я ужасно долго не писал тебе, – жаловался Бисмарк Иоганне три дня спустя. – Однако эти императорские роды были тяжелыми, а у королей появляются в такие моменты удивительные причуды, как у беременных женщин перед тем, как они производят на свет то, что все равно не смогут удержать в себе. Выступая в роли акушера, я многократно чувствовал потребность стать бомбой и взорваться, чтобы обрушить все здание. Необходимые дела мало утомляют меня, но ненужные злят» ^[392].