Великий Бисмарк. Железом и кровью

Первой из них являлось «восстановление союза трех черных орлов», то есть трех консервативных империй Европы – своеобразное второе издание Священного союза, появившегося по итогам Наполеоновских войн в 1815 году. Сотрудничество с Веной и Петербургом обеспечивало Германии практически неуязвимую позицию и позволяло изолировать Францию на основе «монархической солидарности». Однако прочность такой конструкции в последней трети XIX века была более чем сомнительной, особенно учитывая противоречия между Россией и Австро-Венгрией, да и сама идея борьбы монархов против революции становилась на тот момент анахронизмом.

Вторая линия заключалась в поддержании неизменно хороших отношений, более того, тесном сотрудничестве с Россией. Это практически избавляло Германию от угрозы войны на два фронта, однако в то же время грозило столкнуть ее с Веной и Лондоном. Впрочем, основное сопротивление подобной комбинации оказывало германское общественное мнение, которое, как уже говорилось выше, было настроено практически в полном составе враждебно к России. К тому же существовали опасения, что односторонняя привязка к Петербургу сделает Германскую империю сателлитом восточной соседки, чего Бисмарк при любых обстоятельствах хотел бы избежать.

Третья линия предусматривала отвлечение внимания европейских держав на не связанные с Германией проблемы, в первую очередь касающиеся колониальной политики. Изначально не заинтересованный в приобретении колоний – известно, что в 1871 году он с ходу отверг предложение французов отдать вместо Эльзаса и Лотарингии Индокитай, – Бисмарк считал Африку и Азию идеальным пространством для того, чтобы сталкивать там интересы других великих держав и тем самым обеспечивать реализацию германских интересов в Европе. Эта политика, однако, имела в дальнейшем довольно ограниченный успех.

Четвертая линия была направлена на максимальное ослабление Франции, в идеале исключение ее из числа великих держав. Это позволило бы Германской империи приобрести гораздо более широкое пространство для маневра, поскольку сняло бы с повестки дня главную угрозу ее безопасности. Однако эта линия была наименее реалистичной, поскольку не отвечала интересам ни одной из европейских держав, кроме самой Германии.

И, наконец, пятая линия, ставшая в итоге основной, заключалась в постоянном маневрировании в соответствии с изменяющейся обстановкой, создании сложной и запутанной системы союзов, умелом использовании противоречий между другими великими державами – одним словом, формировании динамичной системы, поддержание которой требовало постоянных усилий и высокой квалификации со стороны руководителя германской внешней политики. Именно последнее обстоятельство и стало причиной крушения этой системы при преемниках Бисмарка

^[504].

Если говорить проще, то вся внешняя политика Бисмарка в 1870–1880 годы была, по сути, вынужденным переходом от попыток найти долговременное решение проблемы безопасности и утвердить доминирующее положение Германской империи в Европе (что для многих немцев было одним и тем же) к постоянному искусному жонглированию, в процессе которого достигались в основном тактические успехи. При этом пространство для маневра с течением времени медленно, но верно сужалось.

Необходимо отметить и еще одно важное обстоятельство. В сфере внешней политики постепенно нарастало соперничество политического руководства и военной верхушки, проявившееся уже в период франко-германской войны. Генералы считали себя главными экспертами в вопросах национальной безопасности – «совет военных неизменно запрашивался, если на карте стояла безопасность страны, и даже когда его не запрашивали, он все равно давался» ^[505]. Их претензии подкреплялись тем, что вооруженные силы играли важную роль в международных отношениях, особенно после того, как технический прогресс сделал войну гораздо более сложным процессом. Свою «внешнюю политику» военная верхушка могла проводить через военных атташе и представителей императора при иностранных дворах. При этом внутри военного механизма, в первую очередь в Генеральном штабе, сложилось свое мнение по поводу безопасности страны. Здесь считалась практически неизбежной новая война, причем на два фронта. Такую войну можно было выиграть, лишь начав ее при благоприятных условиях. В связи с этим концепция превентивной войны стремительно набирала популярность. По мнению ряда историков, начать такую войну в первый же удобный момент стало для германского Генерального штаба своеобразной «идеей фикс» – «в течение всего этого времени (1871–1888) подготовка войны на два фронта против Франции и России оставалась его главной задачей» ^[506]. Любопытен следующий анекдот, приводимый В. Тиссо: однажды, на одном из светских приемов, Мольтке пребывал в глубокой задумчивости. На почтительный вопрос о том, что занимает мысли великого полководца, последний будто бы ответил: «Я спрашиваю себя, откуда бедные французы возьмут ту ужасную сумму денег, которую мы потребуем от них после вторичного поражения» ^[507].