Великий князь

Тот слушал, внемля каждому произносимому юношей слову, не прерывал. Слушал и думал, ощущая всё более и более роковую беду, постигшую этого неистового, одарённого, но сбившегося с праведного пути юношу. Всё, что произносилось им, всё, что изрекалось из прочтенного сонма ветхозаветных книг, всё это было только звук, лишённый божественной плоти, не слово изрекалось иноком, не Вера Живоначальная, тихая и глубокая, подобная бездонному кладезю живой воды, но рокочущее, как внезапный поток среди немых камней, кичащееся собой горделивое знание. Всё, что долгие годы терпеливо и многотрудно осмысливали поколение за поколением отшельники и мудрецы, что уяснялось апостолами и святыми отцами в великих муках, тут, потеряв тайну и святость, истекало легко, игриво, но то был только звук, один только звук…

И когда далеко за полдень истомился Никита, когда темью омыло подглазья и на бледных впалых щеках истаял румянец и выступила на них чадная погребная зелень, тогда только Нестор прервал его:

– Во имя Отца и Сына и Святаго духа. Аминь. Помолимся, брат…

Оба тесно встали на колени пред киотом. И Слово, данное Христом Апостолу своему, могуче зазвучало в тесной келейке несчастного затворника:

«И так отложивши всякую злобу, и всякое коварство, и лицемерие, и зависть, и всякое злословие, как новорождённые младенцы, возлюбите чистое словесное молоко, дабы от него возрасти вам во спасение.

Ибо вы вкусили, что благ Господь.

Приступая к нему, камню живому, человеками отверженному, но Богом избранному, драгоценному, и сами, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный, священство святое, чтобы приносить духовные жертвы, благоприятные Богу Исусом Христом…»

Читал Нестор по памяти. А рядом, мелко-мелко крестясь, плакал Никита, ещё не спасённый от великого обольщения одним только знанием, но уже алчущий спасения.

– Господи, прости и помилуй мя, – только и шептали уста в больной ломотной корче, и не было ведомо ему уже ни слова из святых книг, которые во множестве прочёл он и которые предстояло ему возлюбить всем сердцем и душою…

О, как неописуемо прекрасно, высоко и чисто звучит в храме всего лишь один глас:

– Слава в вышних Богу и на земли мир, во человецех благоволение!..

Венец поднимается с колен и спешит туда, где всё ещё двумя тёплыми огнями светятся лампады пред иконами Спаса и Богоматери, где, сплотившись тесно в единое, стоят молящиеся русские люди, где горний пречистый свет нисходит на них, где едина правда и суть.

И снова, и снова един глас. Трижды:

– Слава в вышних Богу и на земли мир, во человецех благоволение!

И кто-то, невидимый в сутеми храма, но такой близкий и родной, дважды ответствует:

– Господи, устне мои, отверзши и уста моя возвестят хвалу Твою.

Возникла, началась и потекла любовью в сердца православных ранняя утреня в древнем Софийском соборе Новгорода.

2.

В то утро проснулась Любава с ощущением счастья. Словно около неё кто-то нашёптывал самые ласковые, самые желанные словечки, а за оконницей, как в черёмуховую весеннюю пору, тихонечко, но внятно пел соловей.

– Господи, как хорошо, – прошептала, и в груди затеплилось несказанное нежное солнце.

В ложницу из раннего утра натекал голубоватый, совсем не яркий свет, но такой явный, что Любава потянулась к нему рукою, чтобы погладить.

На воле было чутко, как бывает только в погожую тёплую летнюю пору предрассветья, и ни единый звук не нарушал великого покоя.

Будкий сон отлетел сквозным облачком, и девочка проводила его взором в дальний теремной угол, где почивать ему тихо до следующей ночи.

Погладив голубую пушистую спинку, ластящуюся под её рукой, она сложила ладошку лодочкой, желая, чтобы этот ласковый, домовитый свет превратился в тёплую струйку.

Насладившись добрым пробуждением, Любава вдруг поняла, что радость в ней от вчерашней встречи с Ольговичом – Игорем. И тогда она стала вспоминать его лицо, руки, русую прядку, часто падающую на высокий лоб, и как он ловко откидывает её лёгким броском, робкое прикосновение к её плечу, но такое желанное, речь его, каждое словечко и несколько оробелый, но такой милый вид.

Любава вспомнила, что пригласила Игоря идти нынче по малину. И как он, совсем по-детски, ответил: «Спрошусь у боярина». Но и это внезапно явившееся малышество было теперь приятно ей.

Любава пожалела, что не рассказала вчера про старого медведя, вот уже четыре лета живущего близ их селища в малинниках.

Она была совсем маленькой, когда впервые взяли её по малину. Ягоды уродилось в то лето так много, что, не заходя в малиновый чащобник, быстро заполняли всклень и с горочкой кузовки и корзинки. И она набрала свой туесок полнёхонек. Шли к дому широкой тропой, смеялись, пели разноголосо, шутили друг с другом. И вдруг на тропе перед ними во всей своей силе сам хозяин лесных сыртов¹⁶¹ – медведь-батюшка. Явился, ножкой в землю как стукнет да как рявкнет! Побросали корзинки, кузовки, туески и – брызг, врассыпную, и прочь от того места!