Великий князь Владимир Мономах

Наутро же, в 17-й день, устроили совет киевляне, послали к Владимиру, говоря: «Пойди, княже, на стол отцовский и дедов». Услышав это, Владимир много плакал и не пошёл, жалея о брате. Киевляне же разграбили двор Путяты, тысяцкого, пошли на иудеев и разграбили их. И опять послали киевляне к Владимиру, говоря: «Пойди, княже, в Киев. Если же не пойдёшь, то знай, что много зла произойдёт: не только Путятин двор, или сотских, или иудеев разграбят, но пойдут ещё и на ятровь твою[130]

, и на бояр, и на монастыри, и будешь, княже, ответ держать, если и монастыри разграбят». Услышав же это, Владимир пошёл в Киев...

Разбирая события этих дней, и в частности начавшиеся в Киеве еврейские погромы, стоит сказать о следующем. Евреи издавна жили в Киеве. Их присутствие здесь зафиксировано источниками по крайней мере с X века, когда Киев входил в орбиту влияния Хазарии — государства, в котором иудаизм был господствующей религией. Известно, что во второй половине XI века преподобный Феодосий, игумен киевского Печерского монастыря, неоднократно вступал с иудеями в религиозные диспуты, о чём рассказывает его Житие («многашьды в нощи въстая и отаи вьсехъ исхожааше къ жидомъ и техъ еже о Христе препирая»: 6. С.418).

Один из кварталов Киева носил название «Жиды», или «Жидове», а близлежащие городские ворота и позднее назывались «Жидовскими». (Слово «жидове» обозначало в древнерусском языке приверженцев иудаизма, иудеев, и не несло в себе какого-либо особого уничижительного оттенка.) В отличие от христианства, осуждающего «лихоимание» (по крайней мере на словах), иудаизм не ставил препятствий для занятия ростовщичеством, и этот род деятельности сделался по преимуществу еврейским во многих средневековых городах — в том числе и в Киеве. Очевидно, именно этим и объясняется направленность киевского восстания[131]

. Но в том-то и дело, что «лихоиманием» занимались в Киеве отнюдь не только иудеи. Не брезговали этим занятием ни сам князь Святополк Изяславич, ни его окружение. Именно поэтому ситуация здесь обострилась до предела. Не стоит забывать также, что совсем недавно, в связи с начавшимися Крестовыми походами, по всей Европе прокатилась волна массовых выступлений против евреев, затронувшая многие византийские провинции и Крым. Выходцев из Руси это тоже коснулось (2. С. 107—108; 117. С. 249—250).

А потому восстание в Киеве можно рассматривать и как своего рода эхо недавних событий.

Историки по-разному оценивают поведение Владимира Мономаха в эти дни. Иногда полагают, что своим отказом принять приглашение киевлян и немедленно ехать в Киев Мономах молчаливо признавал преимущественные права на киевский стол своих двоюродных братьев Святославичей. По-другому, вспоминают о признании Киева наследственным владением Изяславова потомства: ведь у Святополка остался сын, волынский князь Ярослав (Ярославец), который, если следовать духу и букве любечских постановлений, и должен был стать следующим киевским князем. Но любечские постановления умерли намного раньше Святополка, причём умерли, если так можно выразиться, насильственной смертью, к которой был причастен сам Святополк. Уж в чём в чём, а в готовности добровольно уступить Киев своему двоюродному племяннику и к тому же внучатому зятю, Владимира никак нельзя заподозрить; скорее напротив: заключённый годом ранее брак Мономаховой внучки с Ярославом должен был подкрепляться признанием будущих прав Мономаха на Киев со стороны Волынского князя. Ничего не известно нам и о каких-либо претензиях на Киев со стороны Олега и Давыда Святославичей; более того, судя по последующим событиям, оба изначально поддерживали Владимира в качестве киевского князя.

Скорее в действиях Мономаха можно увидеть обычную осторожность. Он не готов был откликнуться на первый же зов, не будучи уверен в том, что его действительно желают видеть в Киеве. И лишь повторная просьба киевлян, точнее, их мольба о помощи, позволяла ему диктовать свою волю, воссесть на «златом» киевском столе в качестве полновластного князя.