Великий князь

А за сотни верст от Москвы меж тремя знатнейшими магнатскими родами Великого княжества Литовского потихонечку назревала крупная свара, поводом которой были действия молодого графа Сапеги. Сей достойный представитель католической шляхты умудрился влезть в крупные долги, причем одновременно к Христофору Радзивиллу и подчашему литовскому Яну Кишке. В обычных условиях ему бы никто столько не одолжил, но пан Николай использовал весьма убедительный довод, отдав в заклад все свои родовые имения. Как же на таких условиях не поверить в честное слово родовитого шляхтича? Обязательно надо поверить, тем более и лихва на долг была прописана хорошая.

– Пансырь с серебряной и золотой чеканкой, да такой же шлем-ерихонка[76]. Успеваешь ли?

– Да, батюшка.

– Смотри мне! Набедренники пластинчатые, оплечи[77] с наручами простые…

Вот только граф по счетам платить и не собирался. Для начала он вывез в неизвестном направлении добытые обманом монеты и все что было под рукой из более-менее ценного – после чего пропал и сам. Когда до заимодавцев дошли слухи об этом, они слегка встревожились. После того как Сапегу видели подъезжающим к Риге, их тревога заметно укрепилась, и к ней добавилось сильное недоумение. Ну не может представитель столь знатного рода просто взять и сбежать от больших, но совсем не смертельных долгов, бросив РОДОВЫЕ имения! Однако двадцатидвухлетний граф все же справился, отплыв на попутном корабле в Иерусалим, а перед этим послав крайне оскорбительное послание своим кредиторам. В коем сообщал, что пожертвует неправедное золото малоимущим, а сам отринет все мирское и вступит на путь служения Господу в одной из обителей Святой земли. Сказать, что Радзивилл и Кишка удивились, значит сильно приуменьшить – они попросту были в ярости!..

– Пистоли седельные со стволами дамасковыми, всячески изукрашенные – четыре штуки. Далее… Гхм! Так, сынок, перечерти-ка книжные титлы себе в роспись.

…В общем, отец и прочие родственники молодого безумца, узнав, ЧТО он сделал, поначалу не могли поверить в случившееся. А затем и вовсе отказались признавать долги беглеца, так как его наверняка околдовали злой порчей. Вот только главы магнатских родов отчего-то не посчитали себя чернокнижниками, вместо этого они объединились, угрожая должникам королевским судом и силой оружия.

– Подсвечники литые, в треть пуда серебра каждый, пяток штук. Оглох, что ли? Елпидька, чтоб тебя!..

Покрасневший словно маков цвет, взрослый и вполне себе женатый наследник купца что-то невнятно пробормотал и закрыл последнюю из рукописей, причем как-то подозрительно быстро. Нешуточно этим заинтересовавшись, патриарх рода не поленился встать и дойти до стола, дабы самолично выяснить причину странного поведения старшего сына. Ну что сказать… выяснил, пролистав с десяток страниц и без особой спешки рассмотрев три очень четкие гравюры, многоопытный торговый гость Суровского ряда аккуратно закрыл добычу государя-наследника и задумчиво пожевал губами.

– Все же правду попы глаголют, что у папежников на словах забота о вере, а на деле сплошной разврат! Разобрал хоть, как она кличется?

– «Позы» Аретино[78], батюшка.

– Тьфу ты, экая пакость!..

Подхватив стопку увесистых книг, Тимофей Викентьевич хотел было со всего маху бросить ее в сундук, но вовремя одумался, уложив фолианты аккуратной стопочкой.

– Записал про подсвечники? Тогда далее: чаша для омовения из серебра черненого, весом в полпуда. Кубки с чеканкой и ножкой крученой, изнутри золоченые…

Когда отец с сыном закончили разбирать, пересчитывать и взвешивать содержимое четырех сундуков и одного ларца, на улице уже стояла глубокая ночь – вернее, очень раннее утро.

– Ох, грехи мои тяжкие!.. Все, хватит с нас на сегодня.

Наследник гостя торгового тут же зевнул со всей широты русской души (то есть едва не вывихнув челюсть) и почесал подбородок сквозь маленькую пока еще бороду. Поглядел на пальцы в свежих чернильных пятнах, досадливо скривился…

– И то верно, батюшка.

Скрипнула толстая дверь, выпуская из горенки хозяев, звякнули-щелкнули крепкие замки, после чего старый и молодой купцы разошлись вкушать заслуженный отдых. Но если Елпидий, завалившись под бочок к своей ладушке, сразу же провалился в сон, то его отец еще некоторое время ворочался на семейном ложе, обдумывая самые срочные дела:

– Одну ухоронку под бочками с капустой устроить, а вторую – прямо посередке подпола. Пущай на виду будет – то даже лучше, никто и не додумается…

Погрузневшая, но все еще любимая жена, встрепенувшаяся было при звуках мужнина голоса, сладко зевнула и опять прикрыла глаза, сонно пробормотав напоследок:

– Все-то ты в трудах да заботах, Тимошенька!..