Великий Кристалл. Памяти Владислава Крапивина

Наверное, с час я безуспешно сканировал пространство, забивая сигнатуры кораблей, спутников, ретрансляторов. Бесполезно. Колонии тоже молчали. Единственное, что я поймал, ― это слабый автоматический сигнал от какого-то законсервированного склада. К нему я и отправился».

Щелк.

Это самое длинное аудиописьмо капитана. Я слушаю его чаще других. Не подумайте, не из желания наслаждаться его голосом. Просто я все время пытаюсь представить, почему он ни разу не вспомнил тогда о матери. Один в космосе, где все умерло, почему он не полетел к ней? Пусть чтобы узнать, жива ли она. Это что, любовь? Я думаю об этом так сильно, что к концу записи слова капитана начинают явственно горчить.

«Кенго» взлетает, около двух минут рев стартовых двигателей вынимает из меня душу. Потом, уже в невесомости, когда включаются варп-двигатели, душа возвращается обратно. Отсек общий на всех, ряды кресел упираются в стенку, отделяющую пассажиров от рубки. Об отдельных каютах можно только мечтать. И я мечтаю, потому что Перегудов, сидящий через проход и два ряда впереди, все время оглядывается, видимо, выбирая момент, чтобы забраться ко мне соседом на пустующее девятое место. Он видит во мне собеседника, с которым можно потрепаться о капитане. Конечно, о ком еще?

Я усиленно делаю вид, что сплю. Впрочем, Перегудова это не останавливает. Едва мы начинаем двигаться к точке перехода, он подсаживается ко мне.

– Егорыч, слушай, ― шепчет он мне, топорща белесые брови, ― а капитан вообще какой был?

– Я его ни разу не видел, ― говорю я.

Перегудов открывает рот.

– Как? Он же с твоей матерью… Ты же…

– Заткнись, а?

– А чего?

– А того!

– Не хочешь общаться, так и скажи, ― обижается Перегудов и ползет обратно на свое кресло.

Мне хочется рассмеяться ему в спину. Что-то колкое елозит в горле. Я считаю, лучше рассмеяться, чем расплакаться. Вот же дурак!

От варп-двигателей, выходящих на полную мощность, знобит и тянет зевать. Так можно и челюсть вывернуть. Но спать не хочется. Индрик принимает входящий от матери, но канал перед переходом блокируется.

Значит, не судьба.

«Привет, Ленка! Свою одиссею я, пожалуй, начну с Гериты. У вас, как я понял, разрушения не критичные, главное, что вы запустили реактор, значит, без электричества и тепла не останетесь. Это я с вашими через ретранслятор переговорил, который, собственно, первым делом в секторе и подвесил. Через месяц-другой подвешу еще два. Топливных батарей уже следующим этапом подкину. Раз пока держитесь, то и хорошо.

У меня тут не склад, а мечта клептомана. Большую экспедиционную лохань набили, понимаешь, всем, чем душа пожелает. От упаковочной фольги до биофабрик и экскаваторов. За что люблю экспедиционников, хомяки, каких поискать. Понятно, что стратегия «консервных банок» потом и кровью…

Вот, а у Гериты полный каюк намечается. Так что к ним, прости, в первую очередь. Ретрансляторы ― это попутно. На Герите сейчас, знаешь ли, через полтора месяца начнется сезон. Нет, не так. Сезон! Большой Сезон, который длится половину года. С большой буквы ― Сезон. Местная агрессивная фауна становится гипертрофированно агрессивной, несмотря на то, что ее вроде бы хорошенько повыбило Волной.

Но это ладно ― экраны периметра и автоматизированную защитную систему геритской колонии выбило вообще напрочь. И людей они под восемь тысяч потеряли. Откуда знаю? Они транслируют это на всех доступных частотах. Я перехватил световой пакет.

Так что спешу на помощь.

Если выйду в правильной точке, то, пожалуй, к середке Сезона успею. Может, чуть раньше. Главное, чтобы агрессивная фауна не успела переварить колонистов. Там, правда, Ши Эршан командует, а он мужик грамотный, какую-никакую оборону организует. Хотя, конечно, без энергетической запитки…»

Щелк.

«Кенго» выходит из варп-режима, и пленка искаженного пространства спадает с транспорта, как шелуха. Космос становится самим собой, черным, с точками звезд. Он кажется мне огромным существом, вдруг проявившим любопытство к нашему кораблику. Ничего похожего на капитанский восторг я не чувствую.

На орбите Гериты висит еще не достроенная база, дырчатый бок ее серебрится, освещенный местной звездой, видна щетина балок и трасс, помигивают красным и зеленым маячки. Голос диспетчера врывается в салон:

– Транспорт «Кенго»! Следуйте разрешенным коридором.

Мы следуем.

Герита всплывает откуда-то снизу, желто-зеленым шаром втискивается в экраны, становится все больше и больше, пока, разрастаясь, не пропадает в атмосферной пене. «Кенго» трясет. Посадочные двигатели воют, и я закрываю глаза и сжимаю зубы. Глупая затея. Надо было сразу лететь к месту гибели.

Я вспоминаю о звонке матери и включаю индрик.

– Егор. Ты мог бы поставить меня в известность. Все-таки. Впрочем, ты, как и Саша, склонен к импульсивным поступкам. Однажды…

Я останавливаю запись. Эта мамина фишка, к месту и не к месту сравнивать меня с капитаном, выводит меня из себя. Ей какую-то особенную, бесящую меня радость доставляет находить во мне крапинские черты. Ах, те же глаза! Ах, то же упрямство! Ах, он говорил точно так же, как ты!

Ненавижу!