Великий раскол

– Ответствуй, – повторили патриархи, – для чего ты отрекся от патриаршества?

– Я не отрекался, а сшел с престола своею волею, не стерпя обид: царев слуга, Хитрово, бил моего человека без вины, и того ему, Хитрово, делать не довелось – то мне бесчестье, потому – человека своего я послал по делу, для строения церковных вещей. А когда я просил у великого государя обороны, и великий государь обороны мне не дал, – защищался подсудимый, все более и более возвышая голос.

– Никон писал ко мне и просил обороны от Хитрово не вовремя: в ту пору обедал у меня грузинский царь, и в ту пору разыскивать и оборону давать было некогда, – был ответ царя.

Странный, небывалый вид представляли эти судебные прения. Высшая власть в государстве, царь и патриарх, стояли среди многочисленного собора, разделяемые распятием и крестоносителем, а весь собор сидел, безмолвно следя за словами и движениями царя и подсудимого: последний был бледен как полотно, у первого – краска не то стыда, не то негодования заливала щеки.

Царь чувствовал, что ответ его слаб.

– Никон патриарх говорит, – поспешил он поправиться, – будто человека своего прислал для строения церковных вещей, ино в ту пору на красном крыльце церковных вещей строить было нечего, и Хитрово зашиб его человека за невежество, что пришел не вовремя и учинил смятение, и то бесчестье к Никону патриарху не относится, и та обида ему не в обиду. А что не было моего выходу в праздники, и то учинилось так за многими государственными делами. А когда он сшел с престола, и я посылал к нему боярина князя Трубецкого и Родиона Стрешнева, чтоб он на свой Патриарший стол возвратился, ино он от патриаршества отреклся – сказал: как-де его на патриаршество обирали, и он-де на себя клятву положил – быть-де на патриаршестве токмо три года. А что посылал я князя Юрия Ромодановского, чтоб он напредки великим государем не писался, и то я учинил для того, что прежние патриархи так не писывались, ино того к нему не приказывал, что на него гневен.

Услыхав свое имя, Ромодановский, тучный и красный, как кумач, боярин, торопливо поднялся с лавки и, не спуская глаз с царя, быстро выпалил: «Это точно… о государевом гневе я не говаривал».

Никон вполуоборот глянул на него, но ничего не сказал.

– Говорил ты про обиды; какие обиды тебе от великого государя были? – продолжал допрашивать Макарий, тогда как Паисий безмолвно перебирал свои четки. – Какие обиды?

– Никаких обид не бывало; но когда он (и Никон спохватился и тотчас же поправился) – когда великий государь начал гневаться и в церковь ходить перестал, в ту пору я патриаршество оставил.

Царь нетерпеливо пожал плечами, не глядя на подсудимого.

– Он писал ко мне по уходе, – начал он снова, – «будешь-де ты, великий государь, один, а я-де, Никон, как один от простых».

– Я так не писывал, – был отрывистый ответ.

Тогда Макарий, обратясь к архиереям, спросил:

– Какие обиды были Никону от великого государя?

– Никаких обид не было, – отвечал Питирим за всех.

– Я не об обидах говорю! – огрызнулся на него Никон, медленно, как волк, полуоборачивая свою негнущуюся, как у волка же, шею. – Я говорю о государевом гневе! И прежние патриархи от гнева царского бегали – Афанасий Александрийской и Григорей Богослов…

– Другие патриархи, – перебил его Макарий, – оставляли престол, ино не так, как ты отрекся, что впредь не быть тебе патриархом: если-де будешь патриархом, то анафема будешь.

– Я так не говаривал, – защищался подсудимый, – а говорил я, что за недостоинство свое иду; а коли б я отрекся от патриаршества с клятвою, и я не взял бы с собою святительской одежды.

– Когда ставят в священный чин, то говорят «достоин». А ты, как святительскую одежду снимал, то говорил: «недостоин», – настаивал Макарий.

– Это на меня выдумали, – был ответ.

– Никон писал в грамотах своих к святейшим патриархам на меня многие бесчестья и укоризны, а я на него ни малого бесчестья и укоризны не писывал, – продолжал царь, – допросите его: все ли он истину, безо всякого прилога, писал? За церковные ли догматы он стоял? Иосифа патриарха святейшим и братом себе почитает ли, и церковные движимые и недвижимые вещи продавал ли?

– Что я в грамотах писал – то писал! – нетерпеливо отвечал подсудимый. – А стоял я за церковные догматы… Иосифа патриарха почитаю за патриарха, а свят ли он – того не ведаю; а церковные вещи продавал я по государеву указу…

Царь обвел взором все собрание и остановился на Алмазе Иванове.

– Поставь пред собор колодника, – сказал он тихо, но так, что весь собор слышал его слова.

Алмаз Иванов поднялся и неслышными шагами вышел в сени. Все смотрели ему вслед в немом ожидании и страхе. Никон ближе подвинулся к распятию и поднял на него глаза. Питирим что-то шептал своему соседу, показывая глазами на подсудимого.

В сенях послышались шаги, сопровождаемые глухим звяканьем кандалов. Все в недоумении переглядывались.