Великий раскол

И снова возобновлялось утомительное чтение Алмаза Иванова. А царь и Никон все стояли; царь, видимо, был утомлен. Патриарх Паисий по временам как бы задремывал, и только сухие пальцы его, тихо водившие по четкам, изобличали, что он не спит.

– «Которые люди за меня доброе слово молвят или какие письма объявят, – читал Алмаз, – и те в заточение посланы и мукам преданы: поддьякон Никита умер в оковах, поп Сысой погублен, строитель Аарон сослан в Соловецкий монастырь…»

– Никита, – оправдывался царь, – ездил от Никона к Зюзину с ссорными письмами, сидел за караулом и умер своею смертию от болезни. Сысой, ведомый вор и ссорщик, и сослан за многие плутовства… Аарон говорил про меня непристойные слова и за то сослан… Допросите: кто был мучен?

– Мне о том сказывали…

– Ссорным речам верить было не надобно и ко Вселенским патриархам ложно не писать.

Никон смолчал. Дьяк Алмаз продолжал:

– «Архиереи по епархиям поставлены мимо правил святых отцов, воспрещающих переводить из епархии в епархию…»

– Когда Никон был на патриаршестве, – опять прервал царь, – то перевел из Твери архиепископа Лаврентия в Казань и других многих от места к месту переводил.

– Я то делал не по правилам – по неведению.

– Ты и сам на Новгородскую митрополию возведен на место живого митрополита Авфония, – некстати вмешался Питирим.

– Авфоний был без ума… Чтоб и тебе также обезуметь! – громыхнул его Никон как бы наотмашь.

Многие так и подпрыгнули на скамьях от этого окрика. Паисий глянул строго и зачастил четками. Питирим как ошпаренный не нашелся, что отвечать, и только бормотал: «Это кабан бешеный… Мамай в рясе… Господи!..» Царь покраснел, и краска все более и более заливала его щеки по мере того, как Алмаз Иванов читал далее. А он читал:

– «От сего беззаконного собора престало на Руси соединение с Восточными церквами, и от благословения вашего отлучились, от римских костелов начаток прияли волями своими…»

– Стой! стой! погоди! – порывисто заговорил царь, повелительно поднимая руку. – Никон нас от благочестивой веры и от благословения святейших патриархов отчел, и к католицкой вере причел, и назвал всех еретиками! Что ж это такое?! Только бы его, Никоново письмо, до святейших вселенских патриархов дошло, и нам бы всем, православным христианам, быть под клятвою, и за то его ложное и затейливое письмо надобно всем стоять и умирать, и от того очиститься.

Голос царя сорвался. Сам он дрожал. Весь собор заколыхался сдержанным, глухим ропотом. Многие испуганно крестились, словно бы перед ударом страшного грома после молнии. Даже у Паисия, все время сидевшего неподвижно, статуйно, ходенем заходила седая голова под высоким клобуком.

– Чем Русь от соборной церкви отлучилась? – спросил он строго.

– Тем, – закричал подсудимый запальчиво, – что Паисий Газский перевел Питирима из одной митрополии в другую и на его место поставил другого митрополита и других архиереев с места на место переводил же! А ему то делать не довелось, понеже он от ерусалимского патриарха отлучен и проклят… Да хотя б он и не еретик был, а ему на Москве долго быть и не для чего: я его митрополитом не почитаю, у него и ставленной грамоты нет… Всякий мужик наденет на себя монатью – так он и митрополит! Я писал все об нем, а не о православных христианах.

Он сам чувствовал, что слишком далеко зашел, – это был конь, закусивший удила… Он спохватился было, хотел увильнуть, но было уже поздно: вырвавшиеся из уст сильные выражения – обвинение в еретичестве всей страны – нельзя было поймать и воротить назад: они потрясли весь собор и погубили неосторожного.

Последовал всеобщий взрыв негодования. Москвичи точно забыли о присутствии царя и патриархов; они одно помнили – что все они оскорблены и опозорены, что им, самому православному под солнцем народу, бросили в глаза укор в неправославии, в еретичестве, в латынстве!.. Это ли не обиды?! Да за один намек на похлебство и на потачку со стороны Лжедмитрия ляцкой веры, латынству – Москва сама себя вверх дном опрокинула, в золу обратила этого Лжедмитрия и золою выстрелила на ветер, перетрясла потом, как запыленные онучи, всю Русскую землю – из-за одного только слова «латынство»… А тут вся земля и церковь якобы облатынились! Да после этого жить нельзя! Москву осрамили перед всем светом!..

Все повскакали с своих мест, замахали руками. Послышались крики:

– Он отчел всю Россею! всех нас! Этого нельзя!

– Он назвал еретиками всех нас, православные! Что ж это будет?

– Указ учинить! Али мы собаки латынские!

Никон стоял, ошеломленный общим взрывом, и только оглядывался по сторонам. Царь молчал – он едва держался на ногах от усталости и волнения.

С трудом патриархам удалось утишить бурю; но дальнейшее чтение грамоты Никона – этого поличного – шло уже вяло. Все утомились. Даже у привычного Алмаза Иванова пересохло в горле.

Наконец грамота кончена. Алмаз Иванов умолк и поклонился. Наступила тишина.

– Бог тебя судит! – горько сказал Никон, обращаясь к царю. – Я узнал еще на избрании своем, что ты будешь ко мне добр шесть лет, а потом буду я возненавиден и мучен.

Слова эти передернули царя.