Великий раскол

Скоро дверь растворилась, и в соборную избу вошел кто-то, закованный в железа по рукам и по ногам. Лицо его носило следы тяжкого изнурения. Увидав Никона и распятие, он упал ниц, зазвенев кандалами. Никон вздрогнул и пошатнулся: он узнал колодника.

То был племянник его – Федот Марисов.

XI. «Мамай в рясе»

Когда гетман Брюховецкий отказался взять Марисова с собою в Малороссию, откуда этот тайный посланец Никона должен был пробраться в Константинополь к тамошнему патриарху Дионисию, с грамотою Никона и с воззванием ко всем патриархам о разборе его распри с царем, любимец Никонов и его ставрофор, Ивашко Шушера, подкупил одного казака за 50 рублей и за пятьдесят золотых – взять с собою Марисова в число прочей свиты гетмана, якобы своего родственника, взятого москалями в плен во время похода воеводы Бутурлина на Львов. Марисов, никем не узнанный, в январе 1666 года выехал из Москвы вместе с Брюховецким и благополучно достиг Малороссии; но в Москве скоро проведали об этом тайном агенте Никона, и к Брюховецкому послан был гонец с наказом – схватить Марисова. Марисов был схвачен и переслан под караулом в Москву вместе с грамотами Никона.

Все это сделано было в глубочайшей тайне, и Никон ничего не знал, какая судьба постигла его посланца и его грамоты. А в грамотах этих он не поскупился на сильные выражения, на серьезные обвинения, падавшие лично на царя и на его управление.

Вот почему появление Марисова в соборной избе так поразило Никона. Ему казалось, что он видит перед собою призрак. Да Марисов, изнуренный заключением, пытками и душевными страданиями, и смотрел призраком.

Царь сделал знак Алмазу Иванову. Тот подошел и подал какие-то бумаги.

– Твои это грамоты? – спросил царь, показывая их Никону.

– Мои, – мрачно отвечал тот.

Марисов поднялся с полу и, снова припав к земле, поцеловал край одежды Никона.

– Грамоты эти ты от Никона получил? – спросил царь Марисова. Тот молчал. – Говори! – повторил царь.

– Прикажи меня казнить, великий государь, а на святейшего патриарха я свидетельствовать не стану, – сказал Марисов с силой. – Отсохни мой язык!

– Скажи одно: кто тебе дал эти грамоты? – настаивал царь. – Скажи – я тебя помилую.

– Не скажу! Загради, Господи, уста мои! – как-то выкрикнул упрямец. – Сокруши гортань мою!

Никон широко перекрестил его и снова оперся на посох. Царь сделал нетерпеливое движение.

– Уведите его! – сказал он, ни на кого не глядя.

Марисова увели. Царь передал бумаги Алмазу Иванову, который, сев на свое место, снова заскрипел пером.

– Чти Никоновы писания! – громко сказал Алексей Михайлович.

Алмаз Иванов, заткнув перо за ухо, стал читать. Трудно было ожидать, чтобы в таком тщедушном теле сидел такой здоровый голос. Он читал грамоту Никона к Константинопольскому патриарху. В грамоте подробно описывалось, как его, Никона, силою избрали на патриаршество, как насильно привели в собор, как царь, вместе со всем московским народом, кланяясь до земли и слезно плача, умолял его, Никона, принять патриаршество, как он, наконец, решился принять посох Петра митрополита с условием, чтобы все его слушались, как начальника и пастыря, как царь сначала был благоговеен и милостив и во всем заповедей Божьих искатель, а потом начал гордиться и выситься.

Собор безмолвствовал. Гремел только ровный, звучный голос Алмаза Иванова. Царь стоял потупившись, а Никон держал голову прямо, не спуская глаз с распятия. По лицу Питирима, как змейка, пробегала злая усмешка.

– «Послан я, – звучал голос Алмаза Иванова, – в Соловецкий монастырь за мощами Филиппа митрополита, которого мучил царь Иван несправедливо»…

– Постой! – перебил чтение государь.

Алмаз Иванов умолк. Все взоры обратились на царя.

– Для чего он, – обратился последний к патриархам, – для чего он такое бесчестие и укоризну царю Ивану Васильевичу написал, а о себе утаил, как он низверг без собора Павла, епископа Коломенского, ободрал с него святительские одежды и сослал в Хутынский монастырь, где его не стало безвестно… Допросите его, по каким правилам он это сделал?

– По каким правилам я его низверг и сослал – того не помню, и где он пропал – того не ведаю… Есть о нем на патриаршем дворе дело, – поторопился подсудимый.

– На патриаршем дворе дела нет и не бывало. Отлучен епископ Павел без собора, – со своей стороны поторопился Павел, митрополит Сарский.

Никон ничего не возражал. Он только сильнее налег на посох, как бы желая им пронзить помост соборной избы.

А Алмаз Иванов продолжал вычитывать, как по покойнике: …«и учал царь вступаться в архиерейские дела»…

– Допросите: в какие архиерейские дела я вступался? – снова прервал чтение Алексей Михайлович, обращаясь к патриархам.

– Что я писал – того не помню, – отвечал Никон.

– «Оставил патриаршество, не стерпя гнева и обиды», – вычитывал дьяк Алмаз.

– Допросите: какой гнев и обида? – прервал царь.

– На Хитрово не дал обороны, в церковь ходить перестал… Государев гнев объявлен небу и земле, – уже начинал кричать подсудимый.

Патриархи остановили его движением.