Великий тес

С опозданием пришел Бекетов. Сел, не по заслугам, после кабацкого и таможенного головы. То и дело бросал на Похабова взгляды со значением и намеком, хотел о чем-то предупредить. Но гости поднимали чарку за чаркой, величали кровного отца и сына, дом и славную в женах мать. Величать крестного отца вслух побаивались: слишком много смуты было от него на последней неделе.

Сидевший между товарищами Ермес не давал им перекинуться словцом. В свой черед он поднялся с чаркой. С благочестивым лицом напомнил собравшимся, что при славном воеводе служилые и посадские люди острога били челом государю, чтобы поставить в честь его небесного покровителя святую церковь Михаила Малеина. Милостивый и справедливый государь, по скромности своей, просьбы енисейцев не одобрил, но и не отклонил ее, написав в ответ, что не запретит, если сами жители, своими трудами поставят церковь, но из казны денег на нее не даст.

История эта была всем известна. Гости тупо слушали восторженные речи таможенного головы и терпеливо ждали, когда он умолкнет. Ермес хвастливо напомнил, что сам дал на строительство храма Михаила Малеина пятьдесят рублей, и обвел всех собравшихся соловым взглядом. Забыв про именинника и его святого покровителя, макнул нос в чарку, сел. За столом раздался приглушенный и облегченный вздох. Гости заговорили между собой. Ермес повернулся к Ивану выбритым лицом. Спросил:

— Ты сделал вклад?

— Не за что! — буркнул тот, хотя мысленно хотел сказать: «Не на что!»

Глаза Ермеса вспыхнули. Змеясь, дрогнули тонкие губы.

— Как не за что? — переспросил вкрадчиво.

Похабову бы отговориться да спереть свою оговорку на нерусское ухо, он же, неприязненно взглянув на Ермеса, шмыгнул носом.

— Я нынешнего царя на царство сажал! — проговорил тихо, слегка выпячивая грудь. Ермес, не мигая, глядел на него блеклым водянистым взглядом, старался понять смысл сказанного. — А его милости у меня на спине. Сам видел! — дернул бес за язык.

Ермес льстиво заулыбался. Обернулся к Бекетову, стал что-то говорить ему, кивая на Похабова. Казачий голова взглянул на товарища строго. Едва стали расходиться гости, Иван выскочил из избы. За ним вышел Бекетов.

— Совсем сдурел, исповедуешься злыдню? — казачий голова хмуро кивнул вслед Ермесу, с осуждением покачал головой и безнадежно вздохнул: — Ну и дурак! Таким, видать, и помрешь. С Пелашкой заварил кашу — как расхлебывать? Духовные тебя хают, воевода грозит отставить от похода.

— А кого пошлет? — Иван поднял на товарища хмельные глаза.

— Меня посылает сменить Максимку.

— Не по чину голове быть приказным в остроге!

— Не по чину! — согласился Бекетов. Тихо выругался, бросив на Ивана трезвый рассерженный взгляд. — Спровадить бы тебя поскорей. Пелашку-то куда денешь? — спросил с укором. — Или с двумя бабами будешь жить?

Будто ножом полоснул по сердцу старый товарищ. О том только и думал Иван, сидя за столом.

— Савину не брошу, — пробормотал, — а эту деть некуда. Вот же навязалась, стерва! — обругал жену.

— Чем могу, помогу! — строго упредил казачий голова. — Для казака самый тяжкий грех — бросить товарища в беде. Но берегись воеводы: заносчив, зол, мстителен. Озлил уже всех против себя. Мои старые стрельцы грозят против него круг завести. Едва удерживаю! Чую, быть беде!

На том товарищи расстались. Проснулся Иван затемно. Шевельнул сухим языком. Вечером он признался Савине, что опять отбил Пелагию и она ночует с его казаками. Савина обиженно примолкла. Не укорила, только полная грудь стала вздыматься чаще, со сдавленными стонами.

— Ну не мог я по-другому! — стал оправдываться Иван. — Как бы сыну в глаза взглянул коли его родную мать в цепях бросил?

— С собой возьмешь? — тихо спросила она.

— А куда ее? В Братском Якуньке отдам — пусть сам с ней возится.

— Красивая да моложавая, — вздохнула Савина, прерывисто сдерживая слезы. — На нее юнцы засматриваются. Меня-то возьмешь ли?

— Как не взять? — с благодарностью обнял ее Иван. — Говорили же, вместе пойдем. Поладите как-нибудь. Подруги же.

Вспомнив этот разговор, он перевернулся с боку на бок, простонал.

— Квасу? — с готовностью прошептала Савина.

— Хорошо бы! — зевнул и услышал, как застучали в ворота. Яростно залаяла собака. — Кого принесло за полночь? — проворчал Иван и сел на лавке, спустив на пол босые ноги. Подхватил саблю, стряхнув с нее ножны, вышел с непокрытой головой. Серело небо. Близок был рассвет. С реки наносило духом стылой воды. Из-за ворот послышался знакомый голос:

— Ивашка! Это я, Алешка Олень! Бекетов послал.

— Чего тебе? — Похабов скинул закладной брус с калитки.

— Ермес объявил на тебя государево слово и дело за непристойные слова о царе на вчерашнем пиру. Голова велел, чтобы ты уходил прямо сейчас, без молебна. С воеводой и с Ермесом мы сами управимся.

— Кто там? — сонно спросила Савина, когда он вернулся в дом и бросил саблю на лавку.

— Собирайся! — коротко приказал Иван. — Уходим в Братский.