Великий тес

Селенгинцы усвоили казачьи уроки. По их повадкам можно было понять, что это они нападали на засеку в прошлом году. Воины не бросались на казаков поодиночке, но, выставив пики, ощетинились отточенным железом. За ними лучники толкались между собой и мешали друг другу стрелять. Некоторые из них взбирались на щиты.

В выставленные пики с визгом врезался Федька Говорин с саблей в одной руке и топором в другой. Он провернулся юлой, сломал строй, оказавшись в середине вражеской толпы. Копейщики вынуждены были бросить пики, схватились за сабли, ножи и дубины.

Порядок был разрушен. Непривычные к пешему бою, кочевники замешкались, стали озираться, боясь ударов со спины. С десяток лучников отпрянуло к стану. За ними побежали другие.

— Вяжи лучших мужиков! — кричал Похабов, размахивая саблей. Бил с пощадой, без злобы, стараясь не убивать и не увечить. Чтобы не впасть в ярость, не сбиться в дыхании, сипло в голос читал псалом «Живый в помощи».

Десятка полтора раненых и сбитых с ног мужиков ползало возле щитов. Столько же было связано. Остальные неспешно убегали, подстрекая казаков к погоне.

Отдуваясь и стирая пот с лица, Похабов обошел место боя. Убитых было пятеро.

— На все Божья воля! — перекрестился. А грудь его вздымалась и вздымалась, гулко колотилось о ребра сердце, стучала в ушах кровь.

Федька Говорин с пьяными глазами уже гоготал и ругал кого-то из своих, ссыльных, казаков. Те снимали с раненых и убитых куяки, латы, поручи, собирали луки и пики.

«Догнала, собака, старость!» — опять подумал сын боярский, задерживая дыхание. Завистливо поглядывая на молодых, снова горько посмеялся над собой: «Намолил Господа! И пора для подвига пришла с запозданием».

— Раненых — отпустить! — распорядился. — Пусть сами лечатся. Мертвых отдать без выкупа. Ясырей держать!

Перелез в засеку. Меченка, нахохлившись, согнулась над затухающим костром. Из ее тулупа торчало две братские стрелы. Она подняла на бывшего мужа отчаянные глаза. Веки набухли, сажа въелась в кожу и обозначила паутинку морщин.

— Тоже стареешь! — сочувственно кивнул ей Иван. — Не хочешь обратно в Енисейский, к дочери и внукам?

Пелагия опустила глаза, безмолвные слезы покатились по щекам, зашипели на углях. Первый ясырь в ее шубейке сидел, как живой, привалившись к порубленному комлю лесины. Из горла его торчала поющая стрела с отверстиями в наконечнике.

Пришлось ждать еще три дня, прежде чем пришли мужики со стана, забрали мертвых, выкупили половину ясырей, неприязненно дали ясак, но не за два года и не со всех нападавших. Обещали доплатить осенью.

Отряд двинулся вверх по хрусткой наледи реки. Липкий снег под ногами мешался с мокрым льдом. Полозья нарт обмерзали, облипали. Ноги то и дело мокли, приходилось часто сушиться у огня. Вот и подступила весна. Теплело с каждым днем.

Долина реки становилась все тесней. Все ближе к ней подступали горные хребты с просторными долинами. В начале апреля по льду весело побежали ручьи. Еще три раза казаки рубили засеки, воевали и брали ясырей. На Святую Пасху Господню они сидели в обороне и ждали послов.

С тех пор как отряд Ивана Похабова пришел на Селенгу, был месяц непрерывных войн. Он будто въелся в лица казаков. Заслышав об их приближении, браты уходили от реки в горы. Как ни трудно было в это время выпасать там сводные стада скота, собирались в полки по пятьсот — семьсот мужиков. Над послами смеялись: много, дескать, шляется по земле всяких охочих до ясака. Нападали они непрестанно, выманивая казаков из засек на открытые места.

Однако праздник есть праздник. Хоть и трудна походная жизнь, к нему загодя было поставлено пиво. Казаки резали отбитый скот. Сами ели досыта и ясырям велели отъедаться. Но веселье было вынужденным: песни замолкали на середине, пляски затухали, едва стоило им начаться.

Как ни старался Иван Похабов показать своим людям, что весел и беззаботен, что без оглядки полагается на волю Божью и Его милость, скрыть своих тайных дум не мог и он. О чем думали другие люди, шутками да намеками обмолвился толмач.

— Кто у кого в заложниках? — говорил и боязливо оглядывался на пленных, заискивающе перебрасывался с ними словами. — Обещают меня, болдыря, повесить первым! — кривил губы с ниткой усов на губе. — И не за шею, а за пест.

Все чаще роптали казаки:

— Двенадцатую неделю в пути. Хлеб кончается. Байкал вскроется, куда пойдем с такой оравой ясырей?

То, что пленники осмелели, замечали все. Хоть и были они из рабов, из сирот да из захудалых родственников, за которых браты не давали выкуп, но слабость пленивших их казаков видели. И это больше всего беспокоило Ивана Похабова.

На преподобного Иоанна Ветхопещерника его отряд повернул в обратную сторону. Берег Байкала был сух, лед возле него порист и крепок. Нарты легко заскользили на закат. Ясыри неторопливой толпой брели следом за ними и вели неподкованных лошадей, елозивших копытами по льду. В пути до байкальского култука эти кони были съедены.

ГЛАВА 12