Великороссия: жизненный путь

В этот решающий, исторический час духовного выбора, вставшего перед сознанием всех архиереев Русской Православной Церкви и каждого в отдельности, словно могучий колокол прозвучало слово священномученика митрополита Петроградского Вениамина (Казанского). Он был арестован и привлечён к «суду» в Петрограде в 1922 г. по тому же провокационному «делу» об изъятии церковных ценностей. Сей благодатный, смиренный старец, любимый всеми верующими Петрограда, архипастырь, всегда далёкий от какой-либо политики, соглашался отдать даже драгоценнейший оклад самой великой святыни города — Казанской иконы Богородицы, вообще — любые ценности Церкви, кроме богослужебных сосудов, за которые, впрочем, Помголу предлагался эквивалентный выкуп золотом, с условием, что верующие получат право убедиться, что ценности их идут в самом деле голодающим. Несмотря на это, митрополита предали суду. Мало кто думал, что суд станет фарсом, видимостью суда, в силу «секретных» инструкций Ленина. Защищать владыку Вениамина взялся опытный адвокат Я. С. Гуревич, спросивший митрополита, не смущает ли его то, что он, Гуревич, — еврей. Митрополит с улыбкой ответил, что не смущает. Гуревич сумел блестяще доказать полное отсутствие состава преступления в действиях владыки Вениамина. Очень яркий пример того, что не все

евреи единодушны с деяниями своих явных и тайных вождей, что последним далеко не всё и не всегда удаётся в плане «воспитания» своих соплеменников! Не взирая ни на что, суд приговорил митрополита и других с ним обвиняемых к расстрелу. Это было 4/17 июля 1922 г. За два дня до приведения приговора в исполнение Владыка Вениамин из тюрьмы сумел передать на свободу такое своё письмо: «... В детстве и отрочестве я зачитывался Житиями Святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением, жалел, что времена не те и не придётся переживать, что они переживали. Времена изменились, открывается возможность терпеть ради Христа от своих и от чужих. Трудно, тяжело страдать... Трудно переступить этот рубикон, границу, и всецело предаться воле Божией. Когда это совершается, человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжких страданий, полный... внутреннего покоя, но и других влечёт на страдания, чтобы они переняли то состояние, в каком находится счастливый страдалец. Об этом я ранее говорил другим, но мои страдания не достигли полной меры. Теперь, кажется, пришлось пережить почти всё: тюрьму, суд, общественное заплевание, обречение и требование этой смерти, якобы народные аплодисменты, людскую неблагодарность, продажность и тому подобное, безпокойство и ответственность за судьбу других людей и даже за самую Церковь.

Страдания достигли своего апогея, но увеличилось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо. За судьбу Церкви Божией я не боюсь. Веры надо больше, больше её иметь нам, пастырям. Забыть свою самонадеянность, ум, учёность и силы, и дать место благодати Божией. Странны рассуждения некоторых, может быть и выдающихся пастырей, разумею Платонова, — надо хранить живые силы, то есть их ради поступаться всем.

Тогда Христос на что? Не Платоновы, Чепурины, Вениамины и тому подобные спасают Церковь, а Христос. Та точка, на которую они пытаются встать, — погибель для Церкви. Надо себя не жалеть для Церкви, а не Церковью жертвовать ради себя. Теперь время суда (имеется в виду испытание душ — прот. Л.). Люди и ради политических убеждений жертвуют всем. Посмотрите, как держат себя эсэры и т.п. Нам ли, христианам, да ещё иереям, не проявлять подобного мужества даже до смерти, если есть хоть сколько-нибудь (!) веры во Христа, в жизнь будущего века!...»

Вот это голос Святой Руси, выражение того духовного состояния, в котором она и Русский Народ как Личность, как целое, шли на свою историческую Голгофу.

С другой стороны, все эти дела показывают, с какой чуткой сатанинской силой и хитростью, с каким антихристовым духом и коварством пришлось лицом к лицу столкнуться Великой России и её Святой Православной Церкви!

Как могла быть достигнута и достигалась (!) победа в этой решающей всемірно-исторической схватке? Смирением перед Промыслом Божиим, попустившим такой битве произойти, и орудием стояния в вере и правде, до смерти, оружием «духа и силы» в проповедании и исповедании истины. Смирение предполагает какое-то отступление, стояние — напротив, должно проявиться в решительной неуступчивости. Но — в чём? Как? Где граница, до которой можно отступать, и за которую отступать нельзя?

В деле об «изъятии церковных Ценностей» эта граница проведена с материальной, можно сказать — бухгалтерской точностью!