Вена (репортажи 1919-1920 гг.)

Когда глаза мало-помалу привыкнут к смрадным сумеркам, начинаешь различать окружающих людей, завсегдатаев заведения. Их голые, жилистые, тощие шеи не ведают воротников рубашки и неказисто торчат из верхней одежды, а головы из этих шей, кажется, не растут, а просто как попало, наспех на них нанизаны. Хрящеватые уши у всех оттопырены и просвечивают, как чертежная калька. Кто бы мне объяснил, почему у всех бедняков такие прозрачные уши? И глаза почему навыкате, словно держатся на стебельках и норовят вот-вот выпрыгнуть из головы и хоть сейчас утопиться в миске с похлебкой? Или, наоборот, прячутся в самой глубине глазниц, словно им стыдно показаться на люди? Глаза, страдающие боязнью пространства.

Вам такие глаза знакомы?

И носы бесформенные, словно из резинового теста, картошки, а не носы. Вот уж над чем природа не мудрствовала. Подбородки у мужчин прямоугольные и широкие, что совковая лопата, а у женщин, наоборот, острые и будто норовят поддеть тебя своим крючком. Руки у всех большие, костистые, сплошь в узлах и переплетениях синих жил, тугих, словно натянутые бельевые веревки. И шишковатые натруженные пальцы, скрюченные подагрой, словно торчащие из земли корни деревьев.

Вам такие руки знакомы?

А еще в той столовой-чайной я видел маленькую девчушку. Волосы у нее были заплетены в тонюсенькие, как мышиные хвостики, косички и уложены венком-колечком вокруг головы. Волосы того неопределенно-водянистого цвета, какой бывает только у бедняков. Зато глаза отливали насыщенной, почти фиалковой синевой. Девочка ела суп из небольшой кастрюльки. Покончив с трапезой, она вышла и уже вскоре деловито семенила как раз по той улице, на которой расположился настоящий бар, не для бедных. Она на него даже не взглянула. Только на секунду прислушалась к игривым, лишь слегка подшофе, фортепьянным аккордам, что нежной россыпью катятся вдоль фасадов. А когда из щелки приоткрытого окна донесся заливистый женский смех, девчушка вдруг нагнулась, словно углядела на мостовой монетку.

А ведь эта маленькая девочка наверняка тоже умеет смеяться. Дивным серебристым смехом, звонким, как стук монетки по мостовой. Так почему же она не смеется?

06.01.1920

Покров

Итак. Теперь, наконец-то, мы знаем – час пробил. Башенные часы собора Святого Стефана запакованы. Газетный лист, – надо полагать, с передовицей, – тщательно укрыл тот циферблат, на котором так потешно и весело прежде выпрыгивали показывающие время циферки. Прыг-скок! Еще минута прошла. Время скакало прямо у вас на глазах, словно белочка.

Нынче время можно узнать лишь по скучному перемещению прозаических часовых стрелок, что снова и снова уныло вершат свое движение по кругу. Смотреть на это сущая мука! Время больше не скачет веселой белочкой, оно ползет улиткой. Да-да, все веселое в прошлом!

Газетный лист, – надо полагать, с передовицей, – ясно показывают нам: час пробил. Правда, снизу не разберешь, что в этой передовице написано. Но я рискну предположить, что мне это и так известно: наверно, это передовица недавно минувших дней, уведомлявшая о прекращении в городе трамвайного сообщения. И мы все сразу поняли: час пробил. Пробил настолько внятно, что впредь узнавать время не имеет смысла.

И вправду – к чему нам время, когда вместо циферблата газета? И ее, кстати, даже не обязательно каждый день менять.

Достаточно снова и снова любоваться на славную передовицу, известившую нас о том, что час пробил.

Одним словом, лик времени отныне сокрыт от нас. Замаскирован. Вот она, карнавальная маска наших дней – циферблат, упрятанный за газетным листом с хорошенькими новостями, которые даже не обязательно читать, настолько они предсказуемы и заранее известны.

08.02.1920

Обвал

Обвал – это когда на бирже случается нечто совершенно неожиданное. Когда вот именно этого спекулянты не ожидали – а оно возьми и случись! Обвал происходит именно и только тогда, когда его не ожидают спекулянты. Потому, кстати, они и называются спекулянтами, ведь одно из значений слова «спекулировать» – «строить несбыточные прожекты», то есть предполагать нечто неосуществимое. Нечто против общих ожиданий.

Так вот, на сей раз против общих ожиданий выросла крона. Спекулянты потеряли на этом кучу денег. У кого не было лысины, тот рвал на себе волосы, покуда лысина не появится. Некоторые особо отличившиеся обзавелись лысиной за одни сутки. В меняльных конторах было не протолкнуться. Перед зданием биржи у Шотландских ворот утром вырос лес машущих рук. Голов было не видно – одни только машущие конечности.

Он один, один-единственный, сумел «выкрутиться».

Полагаю, нет нужды называть его имя. Кто же его не знает – того, кто всегда успевает выкрутиться? Это он остается цел и невредим в железнодорожной катастрофе, повиснув в багажной сетке, словно по рассеянности забытый саквояж. После кораблекрушения именно он всплывает из морских пучин этаким глазком жира в супнице. Если случается пожар или иное бедствие в театре, именно ему достается местечко с краю, прямо под улыбчиво-спасительной надписью «Запасный выход».