Вена (репортажи 1919-1920 гг.)

В витринах центральной части города провозвестьем будущих блузок внезапно расцвели легкие полупрозрачные ткани, а цены взлетели до небес, – словом, коммерсанты заходят с козырей. По утрам окна витрин в больших магазинах приоткрыты, и в них можно видеть декораторов: они священнодействуют, стараясь повыигрышней представить весенний ассортимент. Господин директор, всей физиономией источая приветливое гостеприимство, стоит в дверях подле сияющего золотыми пуговицами швейцара, напыщенностью осанки напоминая распустившийся комнатный цветок. Для усиления сходства его макушка, нагретая лучами весеннего солнца, испускает аромат бриллиантина. Его лаковые туфли нестерпимо сверкают пучками белесых лучей, словно всполохи сварки. Кажется, от его штиблет можно прикуривать.

На уличных перекрестках, словно по волшебству, за одну ночь взошли продавщицы-цветочницы, каждая несет в корзинке свой маленький садик примул, фиалок, анемонов, подснежников… Воротилы-спекулянты в толстенных, как панцирь броненосца, демисезонных пальто небрежно роняют в корзинки цветочниц синенькие бумажки. Продавцы каштанов невозмутимо помешивают в жаровнях сморщенные прошлогодние анахронизмы, от которых исходит прелый дух разогретых воспоминаний о минувшей зиме. На головках дам робко расцветают первые, еще пастельных тонов, шляпки, зато из-под коротких платьев дерзко выглядывают стройные шелковые чулочки. На белокурых, русых, темно-каштановых и чернявых косах болтаются по улицам школьницы с нотными папками в руках. Из внезапно раззявленных ворот школы, словно клубы пара из парового вентиля, вываливается ватага малышни.

Возле пригретых солнышком стен как из-под земли вырастают нищие, норовя использовать благоприятную погодную конъюнктуру для демонстрации своих недугов и немощей, словно у них на сей счет заключен особый договор с небесной канцелярией. Поливальные подводы громыхают по мостовым, окатывая брусчатку веерами водяных струй, а приставленный к подводе поливальщик в форменном картузе и с резиновым шлангом в руках не прочь иной раз полить и прохожих. Все как в кино.

В садах и парках, подобно почкам на тонких ветках, вместе с первыми листиками греются под солнышком младенцы в переносных колыбельках. В город пришла весна.

Но в том же городе гостит и совсем другая весна. Она начинается на подступах к венскому Гюртелю[36]

.

Мостовые здесь либо разрыты вовсе, либо испещрены язвинами выбоин. Подслеповатые окна домов с треснувшими стеклами, то заклеенными пластырем и тряпьем, то с бельмами картонных заплат, особенно безотрадно смотрятся под ярким весенним солнышком.

Венский Гюртель в районе Западного вокзала

Дома, чудовищно огромные, наваливаются на прохожего всей тяжестью рока и, кажется, вот-вот раздавят; земля несет их на себе, как гнет неотвратимого несчастья. Окна таращатся на тебя со всех сторон бессчетными глазами злобного исполинского божества, и от этого взгляда холодно спине.

Все, кого ты встречаешь на улице, живут в этих домах. Других жителей здесь нет – только такие. Поеживаясь и сутулясь, они хранят в складках одежды сырость и стылость этих угрюмых каменных стен.

В груде мусора копошатся детишки. Облака пыли реют над их возбужденной гурьбой. Эти кладоискатели подбирают все – трамвайные билетики и старые адресные книги, кости и пустые консервные банки. Они и сами уже напоминают жестяные копилки со спичечными ручками-ножками.

В городе весна.

Под вечер по улицам и переулкам гарцуют вязанки хвороста. Не на конях – на людских спинах.

На углу мается девица, ждет, не подвернется ли клиентик, а вместе с ним и шанс прикупить завтра новый костюмчик. В городе весна.

В здешних убогих палисадниках деревца изнывают от сухотки. Даже почки на них скорее символические. Больше всего эти палисадники напоминают богадельни для худосочных сирот растительного мира.

Да, здесь гостит другая, совсем другая весна…

21.03.1920

Летнее время

Магистрат распорядился с пятого апреля сего года считать лето открытым. Коли так, значит, оно действительно началось.

Со времен войны власти твердой рукой взялись распоряжаться явлениями природы. Сперва это было высшее военное командование, определявшее, когда начать очередное наступление, то бишь весну, а когда стратегически целесообразное отступление, то бишь осень. Приказ занять позиционную оборону означал приход зимы. И точка.

На смену военному командованию пришел магистрат, вознамерившийся подчинить себе время. Восходами и заходами солнца ведает теперь совет общины. Это он повелел уже в восемь вечера во всех домах запирать ворота и подъезды. Коли так, можно не сомневаться: солнце будет заходить на три часа раньше. Трамваи перейдут на зимний график, а там, глядишь, и снег выпадет.

Ибо прогресс, да будет читателю известно, остановить невозможно. И человек уже научился подчинять себе смену времен года. Quod erat demonstrandum[37].