Венчание со страхом

— Ольгин не мог никого убить под действием препарата, потому что доза, которую он себе вводил, действительно вызывает ту самую реакцию организма, о которой он мне и сказал во время допроса, — объяснял коллегам Колосов. — А реакция заключается в следующем: болевой синдром, потеря сознания, резкое замедление пульса, судороги. А впоследствии что-то вроде комы — одеревенение мышц, и далее, когда действие препарата заканчивается, — головокружение, полный упадок сил, нарушение координации движений и рвота при малейшей попытке подняться на ноги.

— Да тебя за такие эксперименты гнать надо из органов, — негодовало начальство. — Самоуправство развел! А если бы сердце не выдержало, а? Если бы этот Эль-Эйч дурачком тебя сделал? Олигофреном? Если ты сам своей жизни и здоровья не жалеешь, то… Вот влепим «строгач» с занесением, будешь помнить, как такие фортели выбрасывать! А был бы ты сын мне — я б тебя за такие опыты отлупил бы так, что ты, красавец, месяц у меня сидеть бы не смог! Мичурин выискался! Чувствуешь-то как себя? В поликлинику — марш немедленно, пусть полную; диспансеризацию сделают, нет ли чего, не дай бог, — тон с негодующего переходил на растерянный. — Эх, молодежь, все торопитесь, все сами, сами, а потом…

— Так ради дела ж, товарищ полковник, — оправдывался Никита. — Зато теперь полная ясность.

— С чем ясность-то у тебя? — хмыкало начальство. ,

— С тем, что Ольгин никак не может быть убийцей, несмотря на все собранные по делу доказательства.

— Действие препарата в дозе пяти-шести миллиграмм, которые он вводил себе постепенно, длилось максимум три часа, — рассказывал Колосов Коваленко и сыщикам своего отдела. — Так же и со мной было: сначала? боль, потом полная отключка. Двигаться при этом не можешь совершенно — лежишь как бревно, тела не чувствуешь. Ощущение странное, весьма страшное, но об этом после. Мои свидетели все это подтвердят: я был абсолютно нетранспортабельным. Мещерский мне пульс измерял, так он почти не прощупывался, как у сурка в анабиозе. Потом, когда я начал маленько в себя приходить, меня стало наизнанку выворачивать. Симптомы как при сильнейшей мозговой травме: перед глазами все плывет, ноги тебя не слушаются. Ни идти, ни тем более БЕЖАТЬ или нападать на кого-то — то есть совершать достаточно активные действия — я был просто не в состоянии. И Ольгин тоже. И теперь, братцы, при таком вот раскладе получается очень интересная картина по нашему делу о четырех убийствах.

— Какая картина, Никита Михайлович? — подал голос «на затравку» один из самых молодых сотрудников «убойного».

— А такая, ребята, что нас кто-то все это время держал за круглых лохов. НАМ ЕГО ПОДСУНУЛИ. Доходит до вас? Ольгина положили на блюдечко с голубой каемочкой со всеми его парадоксальными уликами и отдали нам.

— Все равно твоя видеокассета с этим ужасом (Я б этих изобретателей стимулятора к стенке бы поставил. Это ж надо так над людьми измываться!) — не доказательство, Михайлыч. Увы, увы, — Коваленко, который от волнения не мог спокойно усидеть на стуле, развел руками. — Полная это самодеятельность — так мне в прокуратуре сказали. Хотя впечатление и на них эти картинки произвели сильное. Для нас, да и, пожалуй, для них с Ольгиным уже все ясно, но… Но без заключения компетентного научного учреждения от этой видеокассеты и твоего самопожертвования пользы — кот наплакал.

— Мы не о пользе сейчас речь ведем, а о знании, об информации полученной, — Колосов и сам начинал заводиться. — Тип, который все это организовал, он… Ну, давайте порассуждаем, так сказать, от фонаря. Зачем ему понадобилось подсовывать нам антрополога в качестве кандидата в убийцы?

— Потому что он, считай, самый удобный, как оказалось, персонаж этой кромешной сказки, — ответил Коваленко. — Трехнутый научный фанатик. С памятью в прятки играет, по-моему, и с рассудком тоже. А это… если ЭТО и сделал кто-то, Никита, ну, твою любимую тарелочку с каемочкой, то искать его надо среди тех, кому было распрекрасно известно об опытах с Эль-Эйч и его действии на живой организм в больших дозах. И главное — было известно и то, что проверить его обычным лабораторным путем практически невозможно. Словом… на ком у нас кровь-то была, на гражданине Юзбашеве, а?

Они посмотрели друг на друга.

— Действительно, Юзбашев ненавидел Ольгина. До дрожи, до чувства гадливости, — сказал Никита. — И на нем была кровь группы потерпевшей…

— А мы его снова выпустили. Хотя… — Коваленко крепко постукивал по колену кулаком. — Слишком много сложностей тут, суеты: четыре убийства — и что, все только ради отмщения за какие-то прошлые научные обиды? Нет, тут дела должны быть посерьезней. И ставка побольше.

— О ком ты подумал сейчас?