Венедикт Ерофеев: человек нездешний

Сергей Георгиевич Толстов уточняет сказанное Ириной Делоне и Юрием Крохиным: «Вадим привёл Ерофеева на дачу летом 1975 года, и дед Делоне его оставил жить. Той же осенью Вадим эмигрировал. А Ерофеев жил у них на даче до смерти Бориса Николаевича Делоне в июле 1980 года. Ему здесь очень нравилось. Он отсюда уезжать не хотел. В это место был просто влюблён, чувствовал здесь себя совершенно по-другому, чем в Москве. Сам Делоне очень хорошо к нему относился. Он и его жена Галя жили вместе в болыпомдоме. Борис Николаевич и к Галине очень хорошо относился. У них в доме была здоровая обстановка. Приходили гости. На даче у Б. Н. Делоне тогда было очень приятно. Я часто заходил, меня всегда тепло принимали. Зимой Ерофеев на даче Делоне не жил — только летом. Большой дом не топился, его на зиму консервировали. И в домике у них никто не жил, он уже был совсем не годен для жилья. Был совсем разрушен»⁵.

К сказанному добавлю, что территория леса, на которой находилась дача, занимала два гектара. За деревьями было не разглядеть соседних дач. Создавалось ощущение, что живёшь в полной изоляции от мира людей на дальнем лесном кордоне. Чего-чего, а вот одиночество на даче отсутствовало. Сергей Александрович Шаров-Делоне[359], внук Бориса Николаевича и двоюродный брат Вадима Николаевича Делоне, вспоминал: «У нас постоянно на даче появлялось много разного народа. Я был сразу принят в эту команду. И в какой-то момент появились Веня с Галей. Появились раз, появились два, а потом как-то закрепились. Нужно было, чтобы кто-то помогал — не дед же будет, например, готовить. Галя взяла на себя простейшие вещи, и заодно они с Веней там жили»⁶

.

Сергей Александрович был архитектором, художником-реставратором и правозащитником. За год до смерти он дал интервью специально для книги Олега Лекманова, Михаила Свердлова и Ильи Симановского «Венедикт Ерофеев: Посторонний». В полном виде оно было опубликовано на сайте о книгах и чтении «Горький».

В этом относительно небольшом по объёму интервью Сергей Шаров-Делоне составил точный психологический и интеллектуальный портрет Венедикта Ерофеева, восстановил круг его общения во время проживания на академической даче, вспомнил его оценку творчества других писателей. Разумеется, он передал своё личное к нему отношение, не умолчав при этом, какое благотворное влияние возымел на него автор поэмы «Москва — Петушки». Плотное общение между ними пришлось на молодые годы Сергея, начиная с семнадцати-восемнадцати лет и до его двадцатичетырёхлетнего возраста.

Вернусь вместе с Сергеем Шаровым-Делоне в прошлое — в 70-е и 80-е годы прошлого века, к тогдашним обитателям посёлка академиков в Абрамцеве. Одно можно определённо утверждать: в эти годы это «место силы» было оазисом свободомыслия. Парадокс состоял в том, что в посёлке академиков естественное желание говорить, что думаешь, и читать, что хочешь, сотрудниками КГБ не возбранялось. Все эти говоруны и книгочеи должны были соблюдать одно неписаное правило: трепать языком в тесном кругу и литературу за пределами посёлка не распространять! Как всегда, сработала и победила марксистская диалектика. Впервые такую толерантность проявил по отношению к учёным, работающим над созданием атомной бомбы, Лаврентий Павлович Берия[360]

. И все волки оказались сыты, и некоторые овцы уцелели.

Венедикт Ерофеев, каким его запомнил Сергей Шаров-Делоне, был «очень открытый, очень тёплый, очень деликатный и очень внимательный к окружающим». Возможно, именно по этой причине он притягивал к себе людей: «Причём внимательный по самому большому гамбургскому счёту. Когда человек прекрасно видит болевые точки — у каждого человека они есть — и если их касается, то, чтобы чуть-чуть помочь человеку, раскачать их. Чтобы человек сам отрефлексировал, почувствовал. Но очень деликатно. Если видит, что человек не пускает туда, ни в коем случае не залезет. Это высшая степень деликатности: не в том, чтобы тихо закрыть дверь и тихо выйти, а в отношениях между людьми»⁷.