Венедикт Ерофеев: человек нездешний

В книге Юрия Крохина на его вопрос Сергею Шарову-Делоне, был ли Венедикт Ерофеев человеком богемы, как его двоюродный брат, приводится ответ: «А Ерофеев не был богемным. Народу, правда, приезжало немало. Дед смотрел на это сквозь пальцы — Вадик его приучил. Приходил живший по соседству Лев Копелев. Приползал (увы, чаще всего именно так) Юрий Казаков. Бывали Белла Ахмадулина, замечательный специалист по английской литературе Владимир Муравьёв. Литераторы наезжали разные — от вполне приличных до вполне неприличных»¹²

.

Большая часть этой протестующей молодёжи, составлявшая окружение Вадима Делоне, была, к сожалению, такой, какой её описал Андрей Охоцимский: «Меня, в то время старшеклассника, интересовало окружение Вадима, которое я представлял себе как профессиональных революционеров, людей мысли и действия, напряжённо размышляющих о будущем страны, пишущих политические платформы и распространяющих политическую литературу. Однако кружок молодых людей, которых я однажды застал у Вадима, был скорее тусовкой “хиппующих” нигилистов. В комнате было накурено, все пили водку и рассказывали вперемешку политические и прочие анекдоты. Густота табачного дыма соперничала с густотой анекдотного мата. Девушки в этой компании были в джинсах и с длинными распущенными волосами — так тогда полагалось — и выражались, пили и курили совершенно так же, как парни. Вся эта публика, само собой, была вполне интеллигентная. Вадим говорил что-то о Ленине в издевательском тоне. Он, очевидно, был в этом “театре” солистом, остальные — подпевающим хором. Для Вадима все вопросы были решены, все мосты сожжены, Рубикон давно перейдён. Дискуссии или сомнения в его присутствии были неуместны. Вспоминая этот вечер, я поражаюсь, насколько пророчески эта молодёжь выразила некоторые черты будущей эпохи: как глумление над поверженными кумирами прошлого, так и открытое употребление мата в присутствии другого пола»¹³

.

Принято считать, что непременный участник этих посиделок в Абрамцеве Венедикт Ерофеев вылепил своего Веничку из самого себя. Я уже писал, что, мягко говоря, это большая натяжка. Пример тому хотя бы то, что, прибегая в своих произведениях к ненормативной лексике, автор поэмы «Москва — Петушки» редко использовал её в общении. Уже одним этим соответствовал нормам благопристойности. Оказавшись в новой для него среде друзей Вадима Делоне, Венедикт Ерофеев оставался самим собой.

Вот какое впечатление от общения с ним осталось у Андрея Охоцимского: «Он запомнился мне как эффектный, довольно красивый молодой человек с копной чёрных с сильной проседью волос. В 1973 году ему было 35 лет. На своего персонажа из поэмы “Москва — Петушки”, которая к тому времени уже была написана, он был похож очень мало. В отличие от большинства дачной публики, он выглядел как человек, следящий за своей внешностью. У него был умный и ясный, слегка высокомерный взгляд, в котором было нетрудно прочитать осознание своей особенности и какого-то связанного с этим груза. Говорил он совершенно нормально и правильно, никакого мата и вообще языка, который употребляют его персонажи, я от него не слышал. Однако склонность к сюрреализму, парадоксам и эпатажу чувствовалась в его анекдотах и историях, которые в целом принадлежали к обычной диссидентской тематике того времени. Он как бы присутствовал и отсутствовал одновременно и говорил отчасти для собеседника, а отчасти продолжая какой-то бесконечный внутренний диалог с самим собой. В нём как будто всё время варился и проговаривался материал его прозы, из которого выходила на бумагу только небольшая часть. Я думаю, что он написал так мало не от лени или пьянства, а от высокой требовательности к себе. Я знал его слишком мало, чтобы спорить с авторами статей о нём, ставя пьянство в центр его образа жизни, но он в то время совершенно не выглядел алкоголиком, и пьяным я его тоже не видел ни разу. Он скорее казался представителем иного, более высокого мира. Он запомнился мне сидящим на пне перед домом в несколько напряжённой позе, в красивом белом джинсовом костюме. Сидел неподвижно, с совершенно прямой спиной и смотрел в одну точку. Когда я прошёл мимо, он посмотрел на меня очень серьёзным и несколько недовольным взглядом, как на нарушителя своих размышлений»¹⁴

.

На даче Бориса Николаевича Делоне Венедикт Ерофеев находился некоторое время в растерянности. В нём вдруг обнаружилось спокойствие. Сначала оно показалось ему непривычно чужим и опасным. Обольстительной приманкой, на которую он с непривычки повёлся и потерял бдительность. Но каждый новый день, казалось, убеждал его, что он входит в ту полосу своей жизни, когда ему не придётся больше скрываться ото всех. Его спокойствие, к которому он не хотел привыкать, никак не соотносилось с богемностью и пьянкой друзей Вадима Делоне.