В начале 1970-х годов участились визиты Брежнева и Косыгина в зарубежные страны. Пьющие журналисты и другие сопровождающие лица старались группироваться вокруг генерального секретаря ЦК КПСС, а трезвенники вокруг председателя Совета министров СССР. Пили, надо сказать, безмерно и на ногах не твёрдо, но стояли. А трезвенники чем занимались, не знаю. И тогда же многие из моих друзей, по годам лет на десять меня старше, обзаводились избами в подмосковных деревнях и чуть дальше. Мода была такая. Помню, как сейчас. Среди них были и офицеры с Лубянки, их знакомые по поездкам первых лиц государства. Вот такой тогда был стиль жизни. Книгу Венедикта Ерофеева журналисты из приближённых к первым лицам государства читали и то с подачи трезвенников, которые убеждали своих товарищей не быть дурным примером для народа. Убеждали негромко, остерегались Леонида Ильича — тот любил «пошуметь». Что же касается мата-перемата, то это был распространённый стиль общения в партийных и государственных структурах. Например, в Иностранной комиссии при Союзе писателей СССР, занимающейся приёмом зарубежных писателей. Особенно изысканно материлась одна сотрудница Иностранной комиссии, самая талантливая. В любой сфере производства мат был языком общения руководства с нижестоящими. Его использовали повсеместно за исключением партийных и профсоюзных собраний, а также в коллективах, где преобладали женщины.
Короче говоря, найти криминал в поэме «Москва — Петушки» чекисты брежневского призыва просто не смогли бы. Тем более что он там действительно отсутствовал. Что они могли сказать? Только одно: скучный детектив из жизни пьяниц. И эссе о Василии Розанове в запрещённую литературу также не попадало. Объект исследования — дореволюционный писатель и умер в 1919 году своей смертью. В отличие от других материалов в «Вече» эссе Венедикта Ерофеева события протестного движения в СССР не затрагивало. В конце концов, он не печатался в бюллетене «Хроника текущих событий» с уточнением над заголовком: «Борьба за права человека в Советском Союзе продолжается». Слабым местом для писателя оставалось отсутствие постоянной работы. Но тут с помощью Галины Носовой и её друзей он куда-нибудь временно да устраивался.
Охранную грамоту Венедикт Ерофеев получил после разговора о нём Петра Леонидовича Капицы с Юрием Владимировичем Андроповым. На Лубянке его признали писателем для власти абсолютно не опасным. Незадолго до этого академик Капица обратился с просьбой к председателю КГБ по более сложному делу. Новый лагерный срок ожидал внука его друга Вадима Делоне. Встреча тогда прошла вполне успешно. Новые сроки Вадиму Делоне и его жене заменили высылкой во Францию.
Венедикт Ерофеев об Андропове отзывался с нескрываемой симпатией. Об этом свидетельствует его разговор с Леонидом Прудовским, впервые опубликованный в 1990 году в журнале «Континент» (№ 65). Приведу из него небольшой отрывок, чтобы не впасть в односторонность. Думаю, читателю будет интереснее увидеть отзыв Венедикта Ерофеева об Андропове в контексте отзывов о других людях:
— Если говорить о влиянии, то культуртрегерское — Аверинцев.
— Лотман пониже, как говорят дирижёры. И Муравьёв. Я знаю, о чём говорю, (...) мать!
— Аракчеев и Столыпин. Если хорошо присмотреться, не такие уж они разные.
— Пожалуй, Андропова.
— Нет, он всё-таки был приличный человек.