Венедикт Ерофеев: человек нездешний

Прохоров, староста 3-й палаты и диктатор 2-й, имитирует внесудебные органы, которые жесточайшим образом расправлялись с враждебными элементами. Это ВЧ К, ГПУ, ОГПУ, УНКВД, НКВД, МГБ, особые совещания, «двойки», «тройки» и т. п. Настоящую власть представляет, помимо старшего врача Ранинсона, медбрат Боренька по кличке Мордоворот. Прохоров вовсе не Шариков, как полагает критик Владимир Бондаренко, как и Гуревич — не Швондер. Он представляет тип человека, работающего в хозяйственной обслуге Исправительно-трудового учреждения (ИТУ) и в криминальной среде известного как «придурок». Ему единственному в палате позволено носить часы. Прохорову необходимо сохранять хорошие отношения как с начальством, так и с пациентами психушки.

Гуревич оказывается в 3-й палате, когда в ней идёт суд и расправа над «“контр-адмиралом” КГБ Михалычем (он же боцман КГБ и мичман того же учреждения)». Прохоров обвиняет его в многочисленных преступлениях. А именно: «в продаже на Преображенском рынке наших Курил», «в намерении запродать ЦРУ карту питейных торговых точек Советского Союза» и «попутно — нашу синеглазую сестру Белоруссию — расчленить и отдать на откуп диктатору Камеруна Мише Соколову»³³

. Он беспощаден в своей революционной правоте и лепит на него следующие ярлыки: «антипартийный руководитель», «антинародный герой», «антигосударственный деятель», «ветеран трёх контрреволюций», «антикремлёвский мечтатель», «изменник Родине и помыслом, и намерением»³⁴. Из обвинительной речи Прохорова: «...мы живём в такие суровые времена, когда слова типа “снисхождение” разумнее употреблять пореже. Это только в военное время можно шутить со смертью, а в мирное время со смертью не шутют. Трибунал. Именем народа боцман Михалыч, ядерный маньяк в будёновке и сторожевой пёс Пентагона, приговаривается к пожизненному повешению. И к условному заточению во все крепости России разом!»³⁵

Боцман Михалыч не уступает ему в знании советского «молитвослова»: «Москва — всем столицам голова, в Кремле побывать — ума набрать, от ленинской науки крепнут разум и руки, СССР — всему миру пример, Москва — Родины украшение, врагам устрашение, кто в Москве не бывал — красоты не видал, за коммунистами пойдёшь — дорогу в жизни найдёшь, советскому патриоту любой подвиг в охоту, идейная закалка бойцов рождает в бою молодцов»³⁶

Сколько тогда накопилось в сознании моих соотечественников подобного словесного мусора! Выше Эльбруса! Кое у кого он остаётся в головах до сих пор. Что тут скажешь? Проблема любого мусора малоприятная и плюс ко всему одна из самых трудноразрешимых в современном мире.

А теперь пройдёмся по списку пациентов психиатрической больницы, персонажей трагедии «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора».

Прежде всего, это толстый оруженосец Прохорова Алёха с глазами-фурункулами по кличке Диссидент. Именно он скрутил полотенцем руки за спиной «контр-адмиралу» КГБ Михалычу (он же боцман и мичман) и поверг его на колени. Он вместе со своим шефом вершит над ним суд. Диссидентство Алёхи заключается в том, что он выстреливает на тех, кто ему не нравится, соплёй. Прохоров пытается всякий раз его образумить: «А ты не находишь, Алёха, что твоя метода борьбы с мировым злом... ну, несколько неаппетитна, что ли... Мы всё понимаем, дело в белых перчатках не делают... Но с чего ты решил, что коль уж перчатки не кровавые, так они непременно должны быть в говне, соплях или блевотине? Ты пореже читай левых... итальяшек всяких...»³⁷

Кроткий Вова с «пунцовым кончиком носа», названный Венедиктом Ерофеевым «старичком из деревни», а медсестрой Тамарой «засратым сморчком». Он постоянно находится в горизонтальном положении. Вова — жертва коллективизации, судя по некоторым деталям — узник ГУЛага, фронтовик, тоскующий по своей давно покинутой деревне: «Только я домой очень хочу... там сейчас медуницы цветут... конец апреля... Там у меня, как сойдёшь с порога, целая поляна медуниц, от края до края, и пчёлки уже над ними...»³⁸ Дедушка Вова с тонкой поэтической и доброй душой: «Сидишь на голом полу, а сверху кап-кап, кап-кап, а мышки так и бегают по полу: шур-мур, шур-мур, бывает, кого-нибудь из них пожалеешь, ухватишь и спрячешь под мышку, чтоб обсохли-обогрелись. А напротив — висят два портрета, я их обоих люблю, только вот не знаю, у кого из них глаза грустнее: Лермонтов-гусар и товарищ Пельше... Лермонтов — он ведь такой молодой, ничего не понимает, он мне говорит: ”Иди, Вова, в город Череповец, там тебе дадут бесплатные ботинки”. А я ему говорю: “А зачем мне ботинки? Череповец — он у-у-у как далеко... Получу я ботинки в Череповце — а куда я дальше пойду в ботанках? Нет, я уж лучше без ботинок...” А товарищ Пельше тихо мне говорит, под капель: “Может, это мы виноваты в твоей печали, Вова?” А я говорю: “Нет, никто не виновен в моей печали”»³⁹.