Венедикт Ерофеев: человек нездешний

Представляю, какое удовольствие получал Венедикт Ерофеев от чтения гамсуновских «Мистерий»: «Переберите всех вождей социализма, кто они? Оборванцы, тощие мечтатели, которые сидят в своих мансардах на деревянных табуретах и строчат трактаты об усовершенствовании мира! Конечно, они могут быть вполне порядочными людьми, разве может кто сказать что-либо дурное о Карле Марксе? Но даже этот Маркс только и знал, что сидеть и строчить, уничтожая бедность на земле — чисто теоретически, так сказать, росчерком пера. Он мысленно охватил все виды бедности, все степени нищеты, его мозг вместил в себя все страдания человечества. С пылающей душой макает он перо в чернила и исписывает страницу за страницей, заполняет большие листы цифрами, отнимает деньги у богатых, перераспределяет огромные суммы, переворачивает всю мировую экономику, швыряет миллиарды изумлённым беднякам — всё это строго научно, всё это чисто теоретически! Но в конце концов выясняется, что в наивной своей увлечённости он исходил из совершенно ложного принципа: из равенства людей! Тьфу! Да это абсолютно ложный принцип! И всё это вместо того, чтобы заняться какой-то полезной деятельностью и поддержать либералов в их борьбе за реформы и укрепление подлинной демократии...»⁷

Много общего в судьбе было у Венедикта Ерофеева с Кнутом Гамсуном. И родился он, как и норвежский писатель, в нищей многодетной семье, и жил, как тот, — тяжело и в бедности, и по стране бродил не меньше его.

И всё-таки скандинавы находились вне России, как и другие иностранцы со своими иноземными обычаями и нравами.

От кого Венедикт Ерофеев получал безмерное удовольствие, так это от своих соотечественников — писателей, входивших в Объединение реального искусства (ОБЭРИУ): Николая Алексеевича Заболоцкого[442], Даниила Хармса[443], Николая Макаровича Олейникова[444], Александра Ивановича Введенского[445]

и Константина Константиновича Вагинова[446].

Эта группа писателей и деятелей культуры просуществовала в Ленинграде с 1927-го до начала 1930 года. Их сочинения зияли, как прыщи, на припудренном лице советской литературы. Как уверяет Владимир Муравьёв, из обэриутов Венедикту Ерофееву больше всех по душе были Николай Макарович Олейников, расстрелянный по приговору «двойки» (комиссии НКВД и Прокуратуры СССР), и Николай Заболоцкий⁸.

У меня сложилось другое впечатление, что Венедикт Васильевич Николаю Олейникову, разумеется, отдавал должное, но в восторге он был всё-таки от Александра Введенского. Этого человека Венедикт Ерофеев ценил выше высокого. Выше всех других обэриутов и их современников.

По крайней мере к такому утверждению меня склоняют многие факты. Вот один из них. Вспоминает Наталья Шмелькова: «Просил прочесть ему вслух опубликованную в “Огоньке” “Элегию” Введенского. Поражена. Ведь только вчера в кои-то веки я разбирала свой книжный шкаф и из одной папки случайно выпало перепечатанное на машинке и кем-то подаренное мне именно это стихотворение! Веничка тоже очень удивился такому совпадению»⁹.

Венедикт Васильевич часто общался с поэтом Генрихом Сапгиром. Представляю, какое он испытал волнение, когда кто-то из их общих знакомых сообщил ему, что художница Алиса Ивановна Порет[447], ученица двух гениев, Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина[448] и Павла Николаевича Филонова[449]

, и к тому же возлюбленная обэриута Даниила Хармса, одарила Сапгира рукописью стихотворной пьесы Александра Введенского «Куприянов и Наташа».

По тем пуританским временам эта стихотворная пьеса, сочинённая в сентябре 1931 года, воспринималась московской писательской богемой с большим восторгом, чем, например, интеллектуально-эротические и гомосексуальные откровения американского битника Ирвина Аллена Гинзберга[450], автора знаменитых поэм «Вопль» и «Кадиш», посетившего в 1965 году Москву. Из пьесы Александра Введенского «Куприянов и Наташа» вышел метафизик Юрий Мамлеев (и, думаю, не только он один), как «из “Шинели” Н. В. Гоголя вышла почти вся русская литература 40—60-х годов XIX века». Последние закавыченные мною слова произнёс Фёдор Достоевский в беседе с секретарём французского посольства в Петербурге, писателем, критиком графом Эженом Мельхиором де Вогюэ[451]. Не буду голословным и приведу один монолог Наташи из этой стихотворной пьесы Александра Введенского:

«Наташа (снимая рубашку)