Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

Отчего они все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто грубы в те самые мгновения, когда нельзя быть грубым, когда у человека с похмелья все нервы навыпуск, когда он малодушен и тих? Почему так?! О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив, и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом – как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! – всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам. «Всеобщее малодушие» – да ведь это спасение ото всех бед, это панацея, это предикат величайшего совершенства! (128)

Начало приведенного отрывка перекликается с записью Розанова в «Опавших листьях» (трудно и утверждать, и отрицать цитацию):

Грубы люди, ужасающе грубы, – даже по этому одному, или главным образом по этому

 – и боль в жизни, столько боли…[50]

«В жизни всегда есть место подвигам» – горьковские слова, напоминающие о «красных уголках», комнатах отдыха и пропаганды со стендами, плакатами, демонстрирующими энтузиазм, подвиги, свершения – все то, что Веничкой однозначно обозначено «суетой» жизни. Самоуверенная безоглядная практическая созидательность, уводящая от духовных терзаний, понята героем «Москвы – Петушков» в религиозном контексте, близком Достоевскому, как грех гордости, забывшей о человеческих границах.

Князь Мышкин, герой «Идиота», почти ранит окружающих отсутствием этой черты. Вспомним реакцию Епанчиных, когда при первом посещении князь упоминает о разговоре с лакеем в передней. Конечно, это не просто вопрос непривычного демократизма. Во время одной из гневных выходок Аглая обрушивается на князя: «Зачем вы все в себе исковеркали, зачем в вас гордости нет?!» «Малые души», «маленькие люди» – ряд героев русской литературы, духовно близких персонажу Достоевского: «…будешь стыдиться, Ганька, что такую… овцу (он не мог приискать другого слова) оскорбил!» – говорит Рогожин[51]. Слово, произнесенное им, никак не случайно: достаточно вспомнить, что «овца» в христианской иконографии – символ стада Христова. Князь Мышкин задуман был как образ совершенного человека, приближающегося во многих чертах к великому христианскому идеалу. В этом персонаже присутствуют черты апокрифического повествования – момент, сближающий героя «Идиота» с его жизненным антиподом Веничкой Ерофеевым. Растерянный, рассеянный, скромный, страдающий психическим расстройством и кончивший, после интенсивного соприкосновения с реальностью, полной потерей и смертью разума, князь Мышкин – образ, глубоко созвучный Веничке Ерофееву.

Из подъезда В. Е. ушел сам: оставаться там по пробуждении было бы невозможно. Из «храма» его изгоняют «торгующие», оборот событий, противоположный евангельскому повествованию: «И вошед в храм, начал выгонять из него продающих в нем и покупающих» (Лк. 19: 45). Отметим, что Веничка желал бы оказаться среди «покупающих». Со своим мистическим отношением к бытию герой неуместен среди простой и грубой суеты настолько, что, как и его шизофренического предка в русской литературе господина Голядкина, В. Е. выбрасывают на улицу:

…подхватили меня под руки и через весь зал – о, боль такого позора! – и через весь зал провели меня и вытолкнули на воздух. Следом за мной – чемоданчик с гостинцами; тоже – вытолкнули (128).

Об «ангелах» в белых одеяниях, выпроваживающих его из ресторана, Веничка говорит: «палачи» (128). При нарастании чувства более чем сомнительной роли «ангелов» в судьбе В. Е. посланники небес добросовестно выполняют свое предназначение: указывают путь. «Если будут гнать вас в одном городе, бегите в другой» – сказано в Евангелии (Матф. 17: 23). Попав на площадь, герой, как верно замечают Гаспаров и Паперно, «живой картиной» изображает распятие[52]: