Венецианские тайны. История, мифы, легенды, призраки, загадки и диковины в семи ночных прогулках

Не достигнув сорокалетнего возраста, она круто переменила свою жизнь, основав в 1580 году, при содействии нескольких патрициев, на Кармини (то есть в районе кампо деи Кармини, campo dei Carmini, в сестьере Дорсодуро), «Дом призрения» (casa del Soccorso) для куртизанок, желающих удалиться от дел. В его стенах женщины находили товарок, проживших сходную жизнь и прекрасно понимающих их чувства и чаяния. Многие выходили замуж, иные уходили в монастыри или работать в семьи. После смерти основательницы, последовавшей 22 июля 1591 года, заведение еще расширилось.

В том же самом 1580 году она писала в одном из «дружеских писем», обращенных к некоей матери, мечтающей о судьбе куртизанки для своей дочери, пытаясь отговорить ее от таких намерений: «Сколь несчастна и сколь противна человеческому разумению обязанность предавать тело ремеслу, о коем и сама мысль дрожь вызывает. Сделаться всеобщей добычей, рискуя быть обобранной, обворованной, убитой, в единый день лишиться всего, собранного долгими трудами, подвергаться постоянно опасностям неправедного суда и тяжких болезней; есть с чужими устами, спать с чужими очами, двигаться чужими восхотениями, переходя от одного крушения дел своих и самой жизни к другому».

* * *

За понте де ле Тетте пролегает фондамента де ла Стуа (fondamenta de la Stua). Этим венецианским словом (которому в итальянском соответствует stufa – «каменная печь») во множественном числе – Stue

– в Венеции обозначались турецкие бани, в которых также правили мозоли, стригли ногти и тому подобное. Возвращаясь в 1670 году после дипломатической миссии в Константинополь, Альвизе Молин писал Сенату: «На обратном пути заглянули мы в одну из их бань, кои в Турции весьма многочисленны и охотно посещаемы и служат для того, чтобы совершать омовения перед тем, как творить свои поклонения, и кои суть не что иное, как каменки, во всем и полностью с нашими схожие». Но в длинном пассаже, посвященном сексуальной жизни, не мог также не упомянуть «каменки» в качестве «веселого дома».

Вообще-то с 1460 года действовал закон, запрещающий «плотские сношения» в подобных местах, но на запрет этот почти везде смотрели сквозь пальцы, как и на запрет оказывать иное лечение, кроме заранее предписанного. Этот последний был провозглашен специальным указом 1516 года, в котором объяснялось, что «стуйери», то есть содержатели бань, «по собственному разумению прописывали (#больным#) древесные декокты, что <…> многим вредили, иные же делали мази с живым серебром и по крупицам им давали, есть же и такие, кто, предаваясь колдовству, вкладывали им в рот лекарствия столь ядреные, что они, вместо того чтобы изгонять из больного духов болезни, вышибали душу».

* * *

Вернитесь теперь назад и, снова перейдя рио терá де ла Карампане, остановитесь перед калиткой, ведущей в маленький садик справа.

Изабелла и Уго, страсть и дружба

Этот небольшой клочок зелени – всё, что осталось от сада при палаццо Альбрицци. Моделью для двух кариатид истрийского камня, украшающих ограду, говорят, послужила графиня Изабелла Теотоки, родившаяся на Корфу в 1760 году. Выданная замуж пятнадцати лет за венецианского патриция, она разъехалась с ним почти сразу, после рождения их единственного сына.

После чего открыла в Венеции художественно-литературный салон, в который хаживали Антонио Канова, Витторио Альфьери, лорд Байрон, Ипполито Пиндемонте – и молодой в то время поэт Уго Фóсколо, по слухам, вступивший с ней в плотскую связь. Но красивая и, очевидно, прагматичная «венецианская мадам де Сталь» предпочла выйти замуж за другого своего обожателя – сенатора Джузеппе Альбрицци.

Любовь Изабеллы и Уго Фосколо (уроженец пелопоннесского острова Закинфа, он тоже был, таким образом, греко-венецианцем[54]

), поначалу страстная, с ходом лет преобразовалась в прочные товарищеские отношения. «Изнемогая от солнца и от пыли, я проскакал эти пятьдесят миль, неотступно думая о вас, – писал поэт в июне 1806 года. – Объятый желанием увидеть мою родину и удрученный невзгодами моих близких – сколь недостаточно для них моих вина и масла! – о, как велико было искушение отложить мою поездку и вернуться в Венецию! И вы, искусительница, вы всегда передо мной <…> нет такого часа, когда в душе я бы не беседовал с вами, нет такого общества, которое могло бы отвлечь меня от воспоминаний о беседах прошлых дней, о роскоши тех дней, что я надеюсь всегда хранить в укромном уголке моей памяти…»

Ответ не уступает в изысканности. «И я навсегда сохраню их! Пусть даже эта заноза больно саднит в моем сердце. О, сколь сладостно было бы мне снова видеть вас, и сколько вещей, переполняющих мое сердце, хоть перо и отказывается о них писать, хотелось бы мне вам сказать! Живите же, мой сладчайший друг, живите ради Муз, ради литературы, ради ваших друзей, и любите всегда Изабеллу».

* * *