Венок на могилу ветра

Когда это с ней только случилось, Цоцко тут же почуял неладное, а потом укрепился в своем подозрении, увидав, как к его оторопелому племяннику приближается твердым шагом Тотраз. После их разговора Цоцко подождал еще вечер, чтобы мукой продлить Казгери тревожную ночь. Но в итоге дождался другого — быстрой, хоть ленивой шагами на целые годы, какой-то безвременной смерти отца.

А потом ему было не до того. Потом ему было так худо, как не было даже тогда, когда он, ничтожный мальчишка, висел на отцовой руке, распростертый над бешеной пропастью… Да, ему было так худо, что он и не знал, почему он, Цоцко, по-прежнему жив.

Но потом и это закончилось. Просто шел день за днем, и Цоцко, будоража свое же упрямство, продвигался за временем вслед. Горе было лишь испытаньем на прочность. Как, к примеру, недуг или сильная боль. Цоцко его выдержал, перетерпел. Лишь жена его сделалась сущей бедою: что ни ночь — лихорадит ее и знобит. Умоляет его сняться с места и отправиться снова в дорогу, словно можно дорогою выправить душу. Все это впустую. Ее уговорам Цоцко не поддастся. Не сейчас, потому что сейчас он еще не готов.

Возможно, все дело в угрозе, что поведал ему Казгери. Он признался: Тотраз предложил ему срок — до поминок, а дальше им, дескать, надежней убраться, потому что иначе он расскажет Хамыцу про то, как погибла жена. Только он не расскажет, Цоцко в том уверен: побоится греха, не захочет крови. Все равно что Дзака: даже та не дерзнула делиться с Аланом секретом того, как пропал его брат. А она-то куда как покрепче, да и гаже Тотраза душой. Опасаться его откровений нет, пожалуй, причин.

Только вот отчего у Цоцко не проходит странное чувство, будто он уже несколько месяцев кряду живет, подбирая ладонью мозоли в прах разбитого прошлого? Будто прошлое это, чем дальше, тем меньше послушно воле его, а та иссякает от напрасных усилий приручить каждый новый им встреченный день? Что такое с Цоцко происходит? Что творится с его проницательной злостью, которой все чаще не хватает малой малости или мгновения, чтоб добиться, успеть сделать то, без чего нету злости его ни покоя, ни гордости? Ибо так получилось с Роксаной, с проклятым Асланом, так было с братом его и теперь вот — с Дзака… Так оказалось с Туганом, который всем видом своим нынче будто желает сказать, что их скакунам не бежать больше в общей упряжке. Так обстоит и с его, Цоцко, благоверной женой, что поклялась ему на прошлой неделе в реке утопиться, коли ей суждено рядом с этой рекою и склепами гнить. Она так и сказала: «Утопиться мне легче, чем гнить. Погляди мне на зубы. Они сами, как склепы». Вбила в голову, что причина в реке. Ну а зубы — зубы сгнить могут где угодно. При чем тут река?..

Иногда ему кажется, сыновья тоже с ней заодно, что все трое его чураются, что глядят исподлобья, с опаской, будто вскорости позовет он их вместе с собой в беду. Цоцко понимает теперь, каково было отцу, когда оба его повзрослевших упрямством и разумом сына распознали в нем первую правду о том, что на место могучего старца заступил сумасбродный старик. Наверно, он чувствовал это, только, в отличие от Цоцко, у него хватило достоинства притворяться, будто ему наплевать и на их недовольство, и на хмурость ныряющих взглядов, и на шепот злорадства за его широченной спиной. Неужто был он все же сильней?

Цоцко не хочет об этом и думать. В самом деле, разве сподобился он, его богоподобный родитель, хотя бы единственный раз изловчиться и разбогатеть не поживой, а сразу — сокровищем? Цоцко не пришлось его даже копать. Не он в поте лица добывал его месяц за месяцем из-под сокрытых веками загадок земли. Он просто заставил всю эту бронзу покорно приплыть к нему в руки из-за реки. Ему только и понадобилось, что размышлять за других их же хитрыми мыслями, а потом кольцевать эти мысли своим прозорливым умом. Кому еще приходило в голову нажиться на прошлом, о котором никто ничего и не вспомнит уже, даже если его, это прошлое, расстелить перед взором затейливой бронзой? Цоцко, однако, это вполне удалось. Быть может, оттого, что хватило духу бросить прошлому вызов, доказать, что и с ним можно справиться, коли не отводить взгляда от его пустых и бездонных глазниц. Конечно, помогла ему в том Роксана и жадная ненависть к ней, к ее смешливому, неуязвимому призраку. Неуязвимому до тех пор, пока Цоцко не нашел ключ к дверям, за которыми пряталось все былое и бывшее. Раздобыть к ним отмычку означало проникнуть туда, куда путь остальным был заказан: в заповедное таинство истинной власти. Потому что расправиться с тем, что случилось, что было вчера, что ходило за ним по пятам всезнающей, мстительной тенью, означало еще и способность к бескрайней свободе, ибо если нет прошлого — нету границ, нету даже начала, нет ни истока, ни русла. Есть лишь собственный миг твой, которому ты полноправный хозяин, все остальное ему только служит. Этот звенящий весенними грозами миг подобен в своей протяженности небу. Он был так близко… Так рядом к Цоцко…