Венок поэту: Игорь Северянин

Нынче мне очень близок и дорог Игорь Северянин. Сущность этого большого поэта, как всякого большого поэта, — в первооткрывательстве. Он рас сказал мне то, что ранее не было известно. Мой путь к нему был труден и тернист, ибо был засорен нашим общим невежеством, и я поминутно спотыкался о ярлыки, которыми поэт был в изобилии увешан. Над памятью его смеялись, его освистывали, называли пошлым и салонным, и все это оскорбительное месиво звучало еще при его жизни. К счастью, во мне все-таки нашлись силы, чтобы разобраться во всем этом. И я постепенно стал его приверженцем. И я увидел, что это поэт, безрасчетно преданный Евтерпе[19] и не замаравший себя на протяжении всей жизни ни скоропреходящими политическими, ни какими-либо иными меркантильными пристрастиями; что пошлость, в которой его упрекали, есть не что иное, как стилистическое своеобразие и угол зрения, свойственные этому поэту; что слово «салонный» — пустой уничижительный ярлык, придуманный пролетарскими критиками, страдающими множеством специфических комплексов, придуманный ими в угоду кратковременному официальному духу. Наверное, действительно, с колокольни этих критиков творчество Игоря Северянина казалось искаженным. В иронии и самоиронии поэта мерещилась им враждебная сила, в отсутствии злобы и агрессивности — слабость, и многочисленные почитатели стихов поэта именовались ими обывательской толпой, которой, естественно, противопоставлялись мифические «народные массы».

… Помню, как вместе со всеми я тоже проповедовал достоинства Владимира Маяковского как укоризну Игорю Северянину, зная из хрестоматии несколько водевильных фактов, не имеющих ничего общего с литературой, не понимая, что поэтов нельзя противопоставлять одного другому — их можно сравнивать; нельзя утверждать одного, низвергая другого.

И вот, когда по воле различных обстоятельств, все это мне открылось, я понял, я почувствовал, что Игорь Северянин — мой поэт, поэт большой, яркий, обогативший нашу многострадальную поэзию, поэт, о котором еще предстоит говорить, и у которого есть чему учиться.

ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО

«Когда идет поэтов собиранье…»

Когда идет поэтов собиранье,

Тех, кто забыт и кто полузабыт,То забывать нельзя про СеверянинаПро грустного Пьеро на поле битв.

ЮРИЙ ШУМАКОВ

«Эстония — страна моя вторая…»

Игорь Васильевич снова гостит в Тарту. Мой отец — автор известного в свое время романа «Фабрика аттестатов», пьесы «На аэроплане смекалки» был еще по Петербургу знаком с Игорем Северяниным. Приезжая в Тарту, где у него было много друзей и разного рода литературных дел, поэт нередко заглядывал к нам «на огонек», а то и останавливался у нас.

Как и всегда, возникала живая беседа, много говорили о современных поэтах. Мне, студенту Тартуского университета, писавшему стихи и переводившему эстонскую поэзию, было любопытно услышать о литературных замыслах Игоря Северянина, о его путешествиях по России и Западной Европе.

Во время беседы поэт нередко вдруг погружался в раздумье и устремлял взгляд в широкое окно на шей уютной столовой. О чем он думает? Может быть, Игорь Васильевич тоскует по оставленной в Тойла любимой жене? Я неплохо знаю стихотворения Игоря Северянина о Фелиссе Михайловне, и мне приходят на ум строки:

…Я грущу по лесному уюту,Взятый городом в плен на два дня.Что ты делаешь в эту минутуТам, у моря теперь, без меня?

Пытаюсь отвлечь Игоря Северянина от дум и перевести разговор на другую тему. Задаю гостю вопрос, который давно меня интересует: как произошло, что Игорь Васильевич полюбил эстонскую землю?

— Разгадка очень проста, — говорит, оживившись, Северянин… — Ответ в моей поэме «Роса оранжевого часа». Она сплошь автобиографична.

Книга эта с дружеской дарственной надписью автора — на моей заветной полке, рядом с другими памятными подарками поэта. Но разве мне нужно перелистывать этот томик, чтобы вспомнить строфу:

…Была не глупой Пелагея,Поэта бабка по отцу:На школу денег не жалея,Велела дедушке-купцуВезти детей в далекий Ревель

И поместить их в пансион…

И далее:

Отец, сестра ЕлисаветаИ брат, мой дядя Михаил,Все трое испытали это…

— Еще с детских лет я слышал из уст своего отца — Василия Петровича Лотарёва — рассказы о старинном эстонском городе, о живописном Екатеринентале, о приморских окрестностях Таллина, — продолжает поэт. — Кроме того, ребенком я жил с матерью на чудесном эстонском побережье… Вспоминается строка из северянинской «Росы»:

… Мы жили в Гунгербурге…