Вернадский

В «Соображениях» указывает на главную опасность, которая отсылает нас к мыслям об истории знаний. В институте работает немало первоклассных специалистов, ни в чем не уступающих специалистам такой же квалификации в Европе и США. Но они не имеют таких возможностей, как там, их труд оплачивается нищенски, они работают на допотопном оборудовании, даром растрачивая время. «Происходит, с моей точки зрения, безумная трата самого дорогого достояния народа — его талантов. А между тем эти таланты никогда не возобновляются непрерывно. И даже если бы оказалось, что процесс их создания в нашем народе еще длится, все же одни личности механически не могут быть заменены другими»⁹.

Правда, когда он все же добился внеочередного финансирования, оказалось, что оно бесполезно: ничего нельзя купить, особенно редкие материалы, например платину для опытов. Такие вещи в стране не продаются. Нужна валюта, а не рубли.

Он снова пытается перевести институт в академию, подготовил все бумаги, но не тут-то было. Советская бюрократия по части волокиты давно превзошла царскую.

На эти годы после приезда из Франции падает множество его начинаний, как идейных, так и организационных, для всяческого прорастания науки, благо пока предоставляются возможности. Конечно, прежде всего он заботится о своей новой теме. В 1926 году открывает при КЕПС Отдел живого вещества. И первый, кого он принимает сюда, будет отныне его непосредственным сотрудником, заместителем и в некотором смысле продолжателем — выпускник Военно-медицинской академии и будущий академик Александр Павлович Виноградов. С ним Вернадский начинает большую программу изучения морских организмов и добивается для него участия в экспедиции на научном судне «Персей». Экспедиции такие в Белом море проводились в 1926–1928 годах. Как писал Виноградов в своем первом отчете, сбор и геохимический анализ органической продукции моря он проводил по личным инструкциям Вернадского¹⁰

.

Владимир Иванович пытается наладить организацию и даже популяризацию науки, например, через журнал «Природа», редактором которого был Ферсман. Придумывает разные формы публикаций, предлагает организовать симпозиумы (это когда в отличие от семинаров собираются ученые разных специальностей) по самым общим проблемам отдельных наук. А потом публиковать обзоры и отчеты в журнале. По-прежнему считает, что не удавшееся в царское время объединение ученых в большое всероссийское общество еще возможно.

В августе из Ессентуков, где готовил вместе с Наталией Егоровной (всегдашней переводчицей) к изданию на русском свою «Геохимию», он писал Ферсману: «У нас много выдающихся людей, но мы их не используем. Для историков может быть несколько тем: в связи с философией Азии, историей искусства, византиноведения. <…> А затем такие новые — кактеория Бора и ее новейшие изменения (пределы?)»¹¹

. Да, в 1926 году, пока в верхах определяли, кто из вождей диктатуру классовую превратит в личную, а в низах пользовались последними нэповскими возможностями восстановления довоенного уровня жизни, еще можно было мечтать о собраниях и объединениях. Буквально через два года политика властей эти надежды окончательно развеет, масса планов так и останется мечтаниями.

На курорте он, кстати, сделал доклад для врачей об изотопах.

Несколько лучше развивалась КЕПС. «Естественные силы», а не какие-то там мифические внутриатомные, большевики стремились взять к себе на службу. С их помощью они могут добыть настоящие деньги, то есть валюту. Поэтому заложенный еще десять лет назад заряд не иссяк. Образовались многие институты, комиссии, экспедиции, лаборатории. КЕПС еще жила.

В 1927 году он нашел для нее ученого секретаря. Отыскал в дорогом его сердцу Киеве, куда в сентябре 1926 года его пригласили на Геологический съезд.

По дороге, в Москве пробыл два дня, видел всех оставшихся, начиная с Шаховского, конечно. Дмитрий Иванович повел его в музей, где он впервые увидел свезенные теперь сюда старые русские иконы и был потрясен их поразительной красотой и глубиной. Наталии Егоровне писал: «Думаю, что в XII–XVI вв. русское искусство есть столь же великое создание в человеческой культуре, каким в XIX в. явилась русская литература. И мы этого не знали и не понимали»¹². Остальные московские впечатления были не столь приятными: «Университет, где был в старом помещении факультета, удручающе грязен и представляет что-то некультурное!..»¹³ Возможно, это было его последнее посещение своего факультета, потому что вскоре тот вообще ликвидируют.