Читаем Вернадский полностью

Вернадский

Личков прав. Но это означает, что продолжателей, вообще научной школы живого вещества не было. Вернадский в одиночестве пребывал на горной вершине и дышал разреженным воздухом. Отсюда открывались необыкновенные виды, но жить здесь нельзя. Затруднительно одному передать другим свои необычные ощущения.

И потом, как может сложиться школа, если его учение повсюду объявляется враждебным. Как раз в 1934 году вышло второе издание Малой советской энциклопедии, где о нем написано в духе уведомления РИСО: что он создал такие-то и такие новые науки, но: «По своему мировоззрению — сторонник идеалистической философии. В научных работах В. проводит идеи “нейтрализма” науки, выступает в защиту религии, мистики, “исконности жизни и живой материи” и ряда виталистических и антиматериалистических концепций, отрицая материалистическую диалектику».

Комментируя эту абракадабру, Вернадский указывает также, что в Большой советской энциклопедии написана Ферсманом объективная статья и потому у редакции были по этому поводу неприятности. Что касается этих обвинений, он замечает: «Мое выступление в защиту религии: я ставлю в статьях сознательно на равном месте философию, науку, религию. Это раздражает. Как-то Лузин (математик, академик. — Г. А.) мне предложил вопрос “Религиозен ли я?” Я ответил положительно. Но я не вижу проявления Бога и думаю, что это представление вошло в человечество не научным путем и явилось следствием неправильного толкования окружающей нас природы (биосферы и видимого и окружающего нас космоса). Элементы веры есть в большевизме. Мистика мне чужда, но я сознаю, что нам неизвестны огромные области сознания, доступные, однако, до конца научному, поколениями длящемуся. Я давно не христианин и все высказывания диалектиков-материалис-тов считаю в значительной мере “религией” — философией — но для меня очень противоречащей даже современной науке. <…> От витализма и теизма далек, как от материализма. Думаю, что живое отличается от неживого другим состоянием пространства. Это все доступно научному исканию. М. б., наибольшее понимание дает для отдельного человека не наука его времени — а мир звуков и музыки»

²⁷.

Таким образом, он не мог рассчитывать на учеников, как в старое университетское время. Впрочем, это не вызывало особой тоски. Ученое одиночество — норма, а не патология. Как историк науки, Вернадский прекрасно знал, что сплошь и рядом правы одиночки, хотя побеждают они редко.

«Выпуск 1-й» — стояло на титульном листе. И это указывало на замысел продолжать «Проблемы». Так оно и произошло.

* * *

Не поехав в 1934 году за границу, он снова на все лето эмигрирует,

на этот раз избирая местом укрытия Узкое, новый дом отдыха ученых под Москвой.

Имение принадлежало когда-то философу Евгению Трубецкому. Здесь на руках Сергея Трубецкого умер духовный учитель братьев и их друг Владимир Сергеевич Соловьев.

Философские предания витали над двухэтажным княжеским домом среди парка, переходящего в лес. Пруд рядом с домом всегда темен, тих и гладок, поскольку вокруг стоят деревья.

Подмосковная природа очень понравилась Вернадским. Они стали проводить здесь чуть ли не каждое лето. Тем более что отсюда недалеко ездить в президиум академии, расположенный на том же юго-западном конце столицы.

Высокопоставленные трудящиеся, к каковым приравнялись академики, имели особенный статус. С одной стороны, их всячески опекали

кремлевскими пайками и медициной. В то же время они заключены в золоченую клетку. Престиж сочетался с униженным положением по отношению к идеологическому начальству, чьи посланцы теперь заседали в самой академии и осуществляли ее прямую связь с научным отделом ЦК партии.

Вскоре академикам, не всем, но наиболее авторитетным, в том числе и Вернадскому, выделили в пользование автомобили. Узкое стало легкодоступным и в то же время тихим местом отдыха и работы.

Ныне Узкое поглощено Москвой. Но по-прежнему в окрестностях его самый лучший воздух, поскольку господствующие ветры здесь веют с запада в сторону столицы, а не из нее.