Верность.

В заваленных нетронутым снегом развалинах комнат, несмотря на солнечный день, стоял унылый полумрак, из которого проглядывал зловещий остов печки, с обрушившимся дымоходом.

Захотелось войти в дом, осмотреться, вспомнить: вот зал, вот бабушкина спальня, вот вторая спальня... Но удержало что-то мистически тревожное, как будто я собиралась потоптаться по могиле.

Поёжилась, машинально ответила вымученной улыбкой на встревоженный, устремлённый на меня Лёшкин взгляд, и снова повернулась к участку. Напротив дома, через небольшой пятачок внутреннего двора — высокий холм с торчащим над ним крупным обломком шифера. Видно эта похороненная под снегом куча — всё, что осталось от некогда просторной, увитой винным виноградом летней кухни. Чуть поодаль за ней — чудом сохранившийся сарай с погребом. Обычным, деревенским погребом, когда дверь во весь рост на улице и длинный спуск под землю...

...В холодную, пахнущую сыростью, пыльной паутиной и мышами темницу. В боль, унижение и страх. В торчащие из стен собственной могилы корешки, комья земли, летящие на лицо, и впивающуюся в шею удавку...

От яркого воспоминания закружилась голова. Я зажала виски пальцами, одновременно резко разворачиваясь назад и делая шаг к машине, и налетела на Лёшку. Он обхватил меня руками, крепко удержал на ногах. Лицом к лицу, так близко...

— Люд, всё нормально? — ловко взял моё лицо в ладони, чуть запрокинул голову. — Посмотри на меня! Люд, посмотри на меня!

Он был для меня словно в тумане, голос его доносился сквозь ватную тишину.

Лёшка распахнул дверь переднего пассажирского и, усадив меня, схватил за руку. Сунул два пальца под манжет рукава, замер, высчитывая пульс.

— Я в порядке, Лёш. Правда.

— Ну да. Просто белая, как мел и пульс шкалит, а так да, в норме.

Он наклонился, загрёб пригоршню снега и принялся мять колобок. Я же стремительно приходила в себя. Уши откладывало, правда начало покалывать губы и язык, но при этом к зрению возвращалась резкость.

— Ты что делаешь?

— Холодный компресс, — улыбнулся Лёшка и, выкинув снежок, приложил ледяные ладони к моим вискам. Пять секунд — и ко лбу, ещё пять — и к шее под подбородком. — Ну, ты как?

Господи, как он близко, каким тугим узлом завязывалось во мне каждое его прикосновение... До невероятного. Господи, зачем я вообще поехала в Россию? Как мне теперь?

— Чайку́ налить тебе? Горяченького, с шиповником и чабрецом, м?

— Сосульку хочу, — капризно сморщила я нос.

— Пфф... Где я тебе её... — озираясь над крышей машины, начал Лёшка. — Так, я сейчас! — и убежал.

Пока его не было, я, сидя в салоне, словно под нерушимой Лёшкиной защитой, снова смотрела на выживший в схватке со временем бабушкин сарай. Солнце звенело, слепило, веселило. Где-то совсем рядом задорно пиликала синица. Обычный сарай. Надо же, как меня торкнуло-то!

— Смотри, в ассортименте! — появился в дверном проёме Лёшка с четырьмя сосульками в руках. — А тебе зачем, если не секрет?

Я обалдела. Сказала я как-то в Альпах Нику, что хочу сосульку... Ага...

— Секрет, — загадочно ухмыльнулась я и, выбрав самую красивую, смачно её куснула. Она заскрипела на зубах — так по-детски вкусно и радостно, что сразу жить захотелось.

— А, ну понятно, — рассмеялся Лёшка. — Горячий чай наоборот. Абсолютно в духе Людки Кобырковой! Ещё будешь?

Я мотнула головой и он, придирчиво оценив то, что у него осталось, две выкинул, а третью откусил. Скривился, жуя.

— А ничё так... Бодрит.

А вот Ник тогда так и не понял, что это за блажь — есть замороженную грязную воду, когда под рукой есть бутилированная питьевая.

Лёшка нависал, упираясь согнутой рукой в арку двери, и смотрел на меня — так близко и пристально. Небрежно шутил, а сам явно наблюдал за моим состоянием. Было слегка неловко, но в то же время — щекотливо сладко.

— Напугала я тебя?

Он усмехнулся:

— Я спасатель Люд. А кроме того, инструктор по выживанию и экстремальному туризму. Меня не так уж просто испугать. У тебя на лицо эмоциональный шок... — помолчал, опустив голову, и, наконец, не глядя отшвырнул остаток своей сосульки. — Если ты, конечно, случайно не беременна.

Глава 18

Про беременность Лёшка ляпнул от балды, а на самом-то деле и мысли такой не было. До этого момента. Но Людка вдруг так испуганно распахнула глаза и мгновенно порозовела, что... Правду говорят — меньше знаешь, крепче спишь.

Мигом прихлопнув какую-то стремительно зарождающуюся в душе хрень — то ли ревность, то ли зависть, Лёшка как можно беззаботнее подмигнул:

— Угадал?

А Люда только опустила голову и ничего не ответила. Ну и что оставалось думать?

* * *

Разгуляевское кладбище располагалось в трёх километрах от бывшей окраины села. Дорога естественно не чищена. Хорошо, что Людке не хватило времени ехать сюда самой. Тут ведь и местные старики особо не помощники, и связи нет ни хрена. Это ей пришлось бы либо самой идти, либо гонца посылать в соседнее село, там совхоз ещё живой, есть и мужики и трактора...

Неужели и правда, беременная?..