Верный слуга Алексея Михайловича. Две жизни Симеона Полоцкого

История существует там, где есть время, и событийная нить, словно раскручиваясь с веретена, ткала замысловатый узор человеческих взаимоотношений, вела в будущее, где были твердо обозначены могущество и процветание России. Несомненно, что знатоку римской истории Симеону Полоцкому было хорошо знакомо высказывание Цицерона о том, что «человек, не пытающийся познать, что было до него, до конца жизни пребудет во младенчестве». И он вовсе не случайно взялся за перевод труда «Speculum Historiale»[83], написанного Винцентом де Бове, доминиканским монахом из французского городка Бове, Титанический труд, к сожалению, оборвался на переводе нескольких глав, но это вовсе не означает, что Симеон Полоцкий отказался от популяризации церковной, древней и гражданской истории и мифологии. В частых исторических ссылках в виршах, поэмах, проповедях и панегирических посланиях сокрыто желание показать мозаичную картину времен безвозвратно минувших, раскрыть, сколь изменчивы и порой непредсказуемы исторические процессы, в которых одним творцам уготованы слава и нетленная память, другим — бесславие и забвение, и сколь хрупко само мироздание, созданное Господом.

Ими же ко вечности текут человецы,Даждь Боже ко блаженной.Тии же суть вецы.Первый есть от Адама, иже в конец взяше.

Егда поток за грехи во вселенней бяше.

Точнее, пожалуй, не скажешь. А завершается стихотворение «Семь таинств» такими словами:

…от Христа Бога леты протекает,Кто весть день судный конец сего века знает.

Греческий историк Дионисий Галикарнасский[84]

, пожалуй, первым обосновал правила, которым непременно должен следовать ученый муж, взявшийся как за бытописание, так и за освещение череды событий, уходящих в глубь веков, Приведем некоторые из них: «Первое — чтоб историк выбрал бы повесть красную и сладкую, чтобы сердце чтущих веселил… Второе — чтобы знал, откуду начинати историю и до которых мест писати… Третье — чтобы знал, что подобает во истории молчанию предати и что пристойно объявити…»

Симеон Полоцкий не совершал исторических открытий, вовсе не собирался подавить читателя своей ученостью, прекрасно сознавая, что многое из того, о чём он вещал в виршах и поэмах, известно из упоминавшегося «Хронографа» и «Пчелы» — древнерусского сборника изречений, заимствованных из Святого Писания, и философских рассуждений о мудрости, правде, дружбе, благодати, а также трудов Отцов Церкви, мирно соседствовавших с сочинениями греческих писателей, язычников[85].

Но одно дело — познавательный исторический труд, к которому не каждый мог подступиться, а иное — силлабическая поэзия, упрощавшая восприятие даже самого сложного материала. Любое произведение Симеона Полоцкого с заимствованными сюжетами из римской, греческой, библейской истории было доступно для понимания любознательным отрокам. А ведь именно этого и добивался Симеон. Однако в его проповедях мы не обнаружим ни примеров, ни высказываний знаменитых римлян и греков. Единственный случай, когда Симеон Полоцкий обращается к западноевропейской истории, — рассказ, в котором говорится о Фенелле, жене скотийского (шотландского) царя Кемефа II, в «Вертограде многоцветном». Ориентир для произведений и душевных откровений Симеона Полоцкого — Священная история.

Святитель Димитрий Ростовский[86], не понаслышке знакомый с творчеством Симеона Полоцкого, гораздо смелее внедрял в проповеди то, чего старательно избегал игумен монастыря Всемилостивейшего Спаса, и с церковной кафедры вещал о смерти Клеопатры, о житиях царя Лакедемонского, Павзания, и событиях византийской истории.

А.И. Белецкий задается вопросом, что же взял Симеон у историков, и почти на ста страницах своей книги дает основательный ответ, смысл которого таков: Симеон Полоцкий, используя эпиграммы, «ядовитые» стихотворные характеристики, с издевкой говорит о правителях ущербных, жестоких, тупых и утверждает:

Злому делу казнь Богом сотворится

<…>И душа премерзкая яко в ад вержется.

Относительно праведных правителей и государственных деятелей: Филиппа Македонского, Юлия Цезаря, Августа, Тита, Траяна, а после Рождества Христова — Константина Великого, Франциска I, Альфонса Арагонского — у Симеона Полоцкого находим:

Кто есть царь, а кто тиран, хощети ли знати:Аристотеля книги иотшися читати,

Он разнствие обою сие полагает,Царь подданным прибытков ищет и желает.Тиран паки прижитий всяко ищет себе,О гражданстей ни мало печален потребе.

И, наконец, апофеоз назидания: