Вершители Эпох

— Получается, мы не можем вас отпустить. Отступники — враги цивилизации, отбросы общества, и людям нужно показать, что происходит с теми, кто переступает через закон, — вкрадчиво проговорил старик. — Из этого следует, что, к сожалению, отпустить вас обоих мы не имеем права. Даже если ваш «друг» даст те же показания, это не разрешит ни единой проблемы.

— Хорошо. Тогда чего вы от меня хотите?

— Правды. Расскажите нам правду, — старик наконец отложил в сторону бумаги. — Признание в преступлении смягчает наказание, такой закон.

— Правду, да? Как хотите.

— Прошу вас.

— Там, в Пустоши, когда я осталась одна… Я нашла Бога. Саму себя, если быть точнее. Нашла того человека, кем я должна стать, чтобы быть той, кто я есть. Пустошь показала мне путь и научила, как по нему пройти, — Вайесс глубоко вздохнула, и татуировка одобрительно дёрнулась. — Такой ответ вас устроит?

— Вполне, — оба переглянулись и одновременно сделали знак солдатам. Вайесс подхватили под локти и чуть ли не выкинули из палатки.

Откуда-то сзади послышались рассерженные голоса, но она их уже не слушала. Ей было ужасно весело наблюдать, как даёт трещину плоский мир тех идиотов, за которых она шла сражаться, пока её саму прикрепляли к флагу посередине главной улицы. Наручники уже порядком стёрли руки, но она не слишком обращала на это внимания: гораздо интереснее было рассматривать собиравшуюся вокруг толпу, с любопытством тыкающую в неё десятками пальцев. Через пару минут вывели из палатки и Джона, потом прикрепили подальше, метрах в пяти от неё. Странно было наблюдать Бога Пустоши закованным в кандалы. Возможно, это было только её ощущение, но казалось, что пленник здесь отнюдь не он, а все вокруг — от него исходила необычно сильная харизма.

— Ты как? — кивнула Вайесс.

— Спрашивали то же самое, — Джон покрутил затёкшим плечом, насколько этого позволяли оковы. — Ответил то же самое.

— Извини, — Вайесс даже не заметила, как зам оказался рядом. Может, как раз потому что лицо его вряд ли было шире того самого шеста.

— О чём ты?

— Сделал всё что мог, но, к сожалению, могу я мало что, — он присел на корточки, похлопал её по плечу, потом поднялся и пошёл к выходу, нацепив задом наперёд сероватую кепку. — Надеюсь, увидимся. Удачи!

— Угу, — кивнула она, как бы в благодарность.

— У него всё будет хорошо, — улыбнулся Джон. Улыбался он странно, как будто уголки его губ по самым краям были сшиты невидимой ниткой. — Он хороший человек.

— Думаешь, да?

— Знаю.

— Вот как, — Вайесс заметила, как несколько человек отделились тенями от палаток и направились в их сторону. — Значит, проверять не буду.

Их было двое — в темноте не разглядеть, но смотрели они высокомерно, исподлобья и очень враждебно, как на облезлую скалящуюся собаку. Она знала, что рано или поздно произойдёт что-то подобное, не могло не произойти. Первый удар пришёлся по рёбрам, после второго что-то справа хрустнуло. Лицо дёрнулось от вспышки гнева, татуировка заплясала линиями по щеке, заклацала чёрными челюстями, но Вайесс судорожно прикусила язык, и горьковатый привкус крови привёл её в чувство. Белый мир потёк искрами, пока удары сыпались по лицу, рукам, коленям, что-то ломалось и её бросало в конвульсии, но она продолжала смотреть и уговаривать себя не вмешиваться, не делать то, чего делать не следует. Один из ударов по лицу оставил на нём пару кровоточащих трещин, — ботинок по ощущениям был не легче камня, — потом ещё пинок, и двое удалились, оставив за собой узоры синяков и пятен. За дни обучения её лицо приобрело прежние очертания, особенно квадратно-острые скулы и почерневшие от песка волосы. Глубоко посаженные глаза больше не терялись за синяками голода, и теперь эти раны смотрелись на щеке как капля грязи на белом кафеле. Было в этой обновлённой внешности что-то северное, снежное и серебряное, природная чистота и твёрдость стали, и сталь эта пугала смертельным блеском оружия.

— Дай руку, — Джон протянул свою, насколько получилось. — Ты как?

— В порядке, — усмехнулась она, с треском несколько раз выломав кисть из наручника. — Даже не представляю, как ты это так долго терпел…

— Ничего, это вынужденная мера, — Джон взял сломанные пальцы в свои, и в них потекло что-то волнистое и неровное, как море на детском рисунке, как благодарность или прощение. — Сосредоточься и помоги мне.