Вертолёт, 2009 №1

На практике мы работали на станках, стоящих рядом. Заканчивали работу вместе, потом вместе шли к себе в общежитие. Не то чтобы Миша стал мне нравиться, слишком мы были разные, но что-то к нему тянуло. Кроме того, Миша так упорно ходил за мной, что я к нему привыкла. И хотя его розовые щеки и желание казаться старше мне по-прежнему не нравились, вскоре друг без друга мы жить уже не могли.

Как и все студенты, Миша летом 1928 года поехал в лагеря на военные сборы. После возвращения со сборов он прямо в деканате (поскольку собирался поехать домой, в Иркутск) написал мне письмо. Я сохранила это «послание» восемнадцатилетнего Миши, в котором он описывает свои переживания из-за того, что другие студенты не принимают его в свою среду, а ему так хочется обрести настоящих друзей и товарищей:

«Паня! Сижу сейчас в деканате, жду секретаря. Получил вчера твое письмо и деньги, только вчера ночью пришел из лагерей. У меня уже есть билет, сегодня в 8 часов уеду. Знаешь, не надо было посылать деньги, я бы как-нибудь обошелся, тебе ведь, наверное, они сейчас тоже нужны. Продать из своих вещей мне ничего не удалось. Ну, это все ерунда. Где жить буду, когда приеду, не знаю. Насчет комнаты еще не подумал, вернее, некогда было. Очень не хочется идти в общежитие, а, наверное, придется, потому что денег на комнату у меня не будет. Знаешь, одному перебиваться тяжело, но товарища нет. Предлагал мне один парень с 1-го курса мех. факультета, но он уж больно мальчишка, еще моложе меня. Случайно встретил Василия, он поздоровался и прошел мимо. Что же, его дело.

О многом хочется с тобой поговорить, многим поделиться, особенно лагерным опытом (имеются в виду военные студенческие сборы — прим. ред.). Я почему-то нигде не могу войти в общую семью, не доверяют мне, что ли. Малейшую мою ошибку сразу используют против меня. Я вел большую общественную работу, и в общественном масштабе все успешно, но все же ничего, кроме порчи нервов и убитого времени, не достиг. Тяжелая и неблагодарная жизнь. Вообще мне кажется, я отличаюсь тем, что мои ошибки я слишком резко чувствую, и моя жизненная школа — нелегкая школа.

Мне кажется, Паня, ты могла бы меня понять. Не могу сказать, чтобы я не был доволен собой, я шел по верной дороге и если и больно ушибался, оступаясь, то зато вперед твердо шагал. Пиши мне на мой иркутский адрес: Иркутск, ул. Тимирязева, 17, мне. Вообще мне кажется, что большинство людей дружат со мной только ради выгоды, например, Василий, а как только я им не нужен, они уходят. И меня мучает вопрос: неужели я такой скверный товарищ? Мне кажется, что обо мне складывается совсем нелестное мнение.

Пана Руденко, 1928 г.

Михаил Миль, 1928 г.

Новочеркасский политехнический институт

Как дела твои? Где ты живешь, в общежитии или нет? Пиши, Паня, не забывай, а я о тебе помню».

Позже он научился не только общаться, но и находить общий язык с самыми разными людьми, делать их своими единомышленниками. Иначе как бы он смог создать свое конструкторское бюро, а затем и целую вертолетостроительную отрасль в нашей стране?

Замужество

Все мои подруги на третьем курсе вышли замуж. Осенью мы с Мишей тоже решили жить вместе и сняли комнату: ему тогда шел 20-й, а мне — 22-й год. Миша меня очень любил и опекал, не мог без меня обходиться. Когда он приходил домой, а меня не было, всегда спрашивал хозяйку, куда я подевалась. Иногда в шутку я пряталась в гостиной за громадные, накрытые чехлами кресла и забавлялась, наблюдая, как он меня ищет.

Переехала в Новочеркасск и моя сестра с мужем. Как-то Даша случайно зашла ко мне и увидела, что я глажу мужское белье. Я смутилась (в нашей семье отношения между девушкой и юношей вне брака никак не поощрялись) и сказала, что это один знакомый студент попросил постирать и погладить. В следующий раз она застала дома Мишу, лежащего на кушетке. Я опять что-то пролепетала про знакомого из Таганрога, отдыхающего перед поездом. Но тут Миша встал, поздоровался с сестрой и сказал твердым голосом: «Я посторонним студентом больше быть не хочу, я Пане уже 20 дней как муж». И тут же пожаловался Даше, что я не хочу расписаться. Это была чистая правда: я считала, что не в документе счастье, важно, чтобы в отношениях между людьми были верность и порядочность. Свидетельство о браке мы получили много позже, после войны, в Москве, когда у нас уже были дети. В свидетельстве о браке записали: «Брак (со слов свидетелей) зарегистрирован в 1929 году».

Миша очень любил свою маму Марию Ефимовну (когда мы с ним познакомились, отец его уже умер — скоропостижно скончался в возрасте 60 лет). И он написал ей в Иркутск, что полюбил девушку и хочет жениться. Заставил меня сфотографироваться и послал в Иркутск фотографию, на обороте которой я написала: «Не верьте, в жизни я не такая красивая». Мария Ефимовна, к счастью, не была против: вместе с поздравлениями прислала нам много подарков.