Весь апрель никому не верь

– В Дельфте ваш «возлюбленный» имел большую семью и питейное заведение, где подпаивал негоциантов, чтобы сбыть подороже свой живописный товар.

– Он унаследовал трактир от отца, – принялась оправдывать великого голландца Марина, – а как именитый художник получил признание при жизни!

– Не спорю. Тоже люблю его «Девушку с жемчужной сережкой».

– Вы для своих лет неплохо разбираетесь в живописи…

– А вы неплохо рисуете.

– Вячеслав Николаевич говорит, что я – самородок, – согласилась она просто.

– Я слышал, что все самородки удивительно скромные…

Марина расхохоталась:

– А все книжники говорят на старомодном языке!

– Так разговаривают мои домашние и друзья, потому что мы читаем примерно одно и то же и любим подискутировать на книжные темы.

…Бродили по тропинкам парка, усыпанным шафрановыми веснушками позднего солнца, по асфальту набережной, чью жестокую твердь еще помнила Матюшина щека, по тротуару моста, с гремучим содроганием принимавшего грудью тонны катящегося железа.

Внизу на безлюдном пляже неожиданно появилась купальщица. Большая, как дюгонь, она бросилась в воду и поплыла с видимым удовольствием, словно не чаяла попасть в родную стихию и наконец-то ее обрела.

– Надя Великанова, – сообщил Матюша не без гордости. – Одноклассница, живет в доме напротив. Всегда первая открывает купальный сезон.

– Май же, не июнь, – поежилась Марина. – Вода ледяная.

– Надя остужается, – усмехнулся он. – У нее спортивный азарт и горячка неразделенной любви к Робику.

– К Роберту? Бедняга, – посочувствовала Великановой Марина. – Роберт, мне кажется, влюблен в девушку, которая живет на третьем этаже.

– Да, в Эльку. Элька тоже учится с нами.

– Она интересная. Статуэточная фигура и глаза как у серны.

На ходу скинув купальную шапочку, пловчиха вышла из реки. Расплетшийся хвост толстой косы ударил ее по спине и свесился почти до колен.

– Краса – длинная коса! – восхитилась Марина. – И фигура скульптурная.

– Девушка с веслом…

Засмеялись вроде негромко, но Великанова услышала и посмотрела вверх с таким жгучим презрением, что, будь мост деревянным, он бы загорелся.

– Могла бы позировать для Жанны д’Арк, если одеть соответствующе и посадить на коня.

Сравнение с Орлеанской девой Наде, вероятно, понравилось бы, а вот Марине – вряд ли. Если б сама Жанна д’Арк узрела рядом с собой такую соперницу, то наверняка постаралась бы уничтожить ее. Матюша млел от вспышек смеха Марины – музыки ксилофона со скрипкой, жадно ловил лицом брызги лазурных взглядов, а за солнечные искры в волосах отдал бы полцарства, веря теперь, что греческие цари клали города к ногам Елены Прекрасной.

– Я тебя потеряла! – воскликнула Федора поздно вечером, открыв дверь на звонок. – Где ты была, Марина?!

– С соседом прогулялась по парку. Знакомьтесь, Матвей, это Дора. Дора, это Матвей.

Выступив вперед, Матюша неловко поклонился:

– Мы почти знакомы.

Не ладонь ведь жать по-мужски, а целовать ручки дамам он еще не умел. Федора суховато кивнула:

– В таком случае предупреждайте хотя бы.

…Если продолжить тему художественных фигур и греческих мифов, почти бесплотный силуэт девушки, прямой струной зависший в темноватом створе двери, напоминал взлетающего Икара. Светлое всегда лучше горит в темноте.

11

В школе объявили консультации. Матюша еле просиживал на них, не думая об экзаменах. Журналистское самолюбие заглохло, даже гонорарный стимул перестал подстегивать. Занятия проводились в разные часы, что стало удобной причиной якобы неосведомленности: «Математика? Объявляли?! Не слышал. Простите, наверстаю…» Наверстывать нужно было по всем точным предметам. Махнув рукой, Матюша пустил подготовку на самотек.

Он смотрел в небесноглазое лицо Марины и не верил, что такая чудесная девушка соглашается проводить с ним время, которого теперь ни на что не хватало. До нее в день спокойно вмещались учеба, спорт, повтор билетов, общение с дворовой тусовкой; вечером – легкий домашний треп и, конечно, обсуждение многочисленных событий с друзьями. Перед сном Матюша расшифровывал интервью с диктофона, читал, иногда сочинял стихи. С Мариной часы ужались и, подпитанные генератором чувств, разбивали все планы с вражеской беспощадностью. Время незаметно скользило к будущему, минута за минутой оставляя позади настоящее – самое желанное настоящее, как выяснилось впоследствии. Матюша исключил тренировки, тусовку, треп, не появлялся в газете, почти ничего не делал и ничего не успевал. Любая среда, кроме общества близких, да и тех в половину обычного, превращалась в помеху к стремлению остаться наедине с девушкой, заменившей большую часть всего, чем он жил раньше. Удивляясь свойству человеческой механики думать и двигаться на грани сознания, Матюша умудрялся в чем-то участвовать, во что-то вникать, разговаривать, смеяться – действовал как собственный двойник за кругом, в котором сконцентрировался его главный смысл.