Весь апрель никому не верь

Вокзал улыбался. Роскошный концертный номер поддатых близнецов в солидных летах – зрелище нечастое. На ступеньках вагона Матвей обернулся и нашел в людской толчее их орущие, одинаково перекошенные плачем лица. Он вдруг подумал, что эти двое – самое дорогое, что у него есть, было и будет. Фанфары «Прощания славянки» били в его сердце. Хотелось перепрыгнуть через заграждение и обнять Снегирей или кинуть в них чем-нибудь, чтобы заткнулись. Оба желания были невыполнимы, поэтому новобранец сдержанно кивнул и вошел в вагон.

16

Шагая в военкомат ставить роспись под галочкой об увольнении в запас, Матвей удивлялся тому, как сильно обновился город. Они словно оба возмужали. Примерка к наличнику двери детской комнаты, где сквозь краску проступали старые пометки, показала, что рост Матвея за два года повысился на полтора сантиметра. Встал у зеркала в «белухе» – новом, с иголочки, нательном белье с каракулями дембельских адресов, и не узнал себя. «Ничего себе бугай вырос!» – ахнул дядя Костя. А на родных улицах изменились шумы, оттенки, даже запахи и теплая палитра луж, разбавленная синькой неба, – все-все стало другим. Состоится ли Матвей как незаурядная личность или будет одним из сотен тысяч обывателей города, – радость ходить по его проспектам и видеть светлые окна всегда останется с ним.

«Бугай» вкушал счастье возвращения к обожаемым баранам, ослам и пингвинам. Папа поседел, курчавые баки дяди Кости тоже побелели, он сильно осунулся, отчего стал напоминать Дон Кихота. Но возраст безуспешно тщился отнять у них свое – вели они себя по-прежнему как хулиганистые подростки. В альбоме «гинекологического» древа Снегиревых-Ильясовых прибавилось фотографий. Каждый год новые люди прирастали к большой семье, словно Русь Сибирью, и рождались дети, а кто-то исчезал. В прошлом году умерла тетя Лида-жиртрест…

Вскоре выяснилось, что Матвей страстно любил Снегирей, пока не слышал их нытья по поводу своего места под солнцем. Отмахнувшись от предложения временно выйти в редакцию младшим корректором, он нанялся грузчиком в частную пекарню. С тех пор запах свежей выпечки приятно напоминает ему о том отрывке жизни. А к лету недооцененное упрямство дяди Кости скооперировалось с энергией Эльки, и они уговорили «маргинала» поступить в пединститут.

На семьдесят процентов девичий, вуз цвел и благоухал многоэтажной клумбой. Особый дефицит в мужской части испытывал филфак, на курсе красовались всего трое парней, включая Матвея. Учиться было не тяжко, но местами так неинтересно, что в нем пробудилась подзабытая атрофия чувств. Ощущая себя туристом в чужой стране, он сачковал большее время и кое-как подрубал хвосты. Снегирей страшно расстроило бы его отчисление, поэтому приходилось мобилизоваться к зачетам, в то время как хотелось сбежать. С отчаянием думал Матвей о прилежных девушках, которым он застил дорогу к учебе, и напрасности ее для себя. Скучая на лекциях, представлял ту или иную однокурсницу наедине где-нибудь в гостиничном номере и в автобусе беззастенчиво рассматривал девушек, развлекаясь их смущенной заинтересованностью: маньяк или влюбился с первого взгляда? Иногда Матвей видел в них приметы Марины – летучую мягкость волос, плавность движений, и, когда кого-то окликали: «Марина!», не сразу мог восстановить дыхание, будто только что вынырнул из глубины.

Марина приходила к нему ночами. Под утро ее эфирный вздох отлетал в открытую форточку, в неведомую жизнь, существующую где-то. А если случалось бывать на рынке, Матвей за любым прилавком бессознательно искал Федору. Этот морок стал частью рефлексий. Предчувствуя в себе отцовскую склонность к донжуанству, Матвей надеялся забыть сестер Крайновых с помощью секса и в то же время притормаживал знакомства из-за смутной боязни потерять что-то привычно-необходимое.

Подружек он начал заводить на третьем курсе. Не обременяя себя длительными связями, раскланивался обычно без проблем, пока не нарвался на девушку с кротким именем Поля. С виду эта однокурсница казалась действительно кроткой, хотя в ее тихом омуте черти водились до него. Матвей почти привык к Поле и, опасаясь, что их встречи перейдут в нечто устойчивое, поспешил самоустраниться.

Способ мелкой мести за легкость расставания она выбрала довольно оригинальный.

Зарубежную литературу, один из немногих любимых Матвеем предметов, вела доцент Родина. Студенты повторяли расхожую шутку: «Родина слышит, Родина знает», она и сама посмеивалась: «Жизнь за меня вы можете не отдавать, но вот зачеты сдать обязаны». Родина любила дискуссии и однажды обратилась с каким-то вопросом к Матвею. Он еще рта не успел раскрыть, как послышался его замогильный голос:

– Зачах на курсе дух патриотизма,причина подозрительна весьма,ведь насаждает не без деспотизмав нас «зарубежку» Родина сама.