Весь апрель никому не верь

На новогодние праздники приехал Робик. Им по-прежнему было хорошо вместе, но разговорная непринужденность исчезла, словно в дружбе треснуло что-то хрупкое, и равновесие повредилось. Стараясь поменьше ранить Матвея (неудачника), Робик со скромной гордостью рассказывал о походах в анатомичку, преподавателях, сплошь корифеях науки, о привыкании к четырехчасовому сну и воздержании в пище. Потом пожаловался, что башка в результате перестала варить, и надо отоспаться на семестр вперед. Между провалами в сон Робик в огромных количествах истреблял свою любимую картошку со шкварками (если у человека башка не варит, это не значит, что и в желудке у него несварение).

Единственный раз в году народы планеты объединяются для языческого заклинания нового счастья. Отзвенев дома бокалами одновременно с большей половиной Земли, старшие соседи высыпали на лестничную площадку с шампанским и закусками поздравлять друг друга. К слову о счастье тетя Раиса завздыхала, что их молодость отличалась особым оптимизмом и легкостью общения, потому что они верили в торжество счастливого завтра.

– Лучше жить в сегодняшнем дне, – заявила Элька.

Ее отец усмехнулся:

– Темно на дне и воздуха мало.

– А постоянное счастье – скучно!

– Да, уж несчастье-то скучным не бывает, – согласился дядя Костя.

– Я имею в виду, что в счастье адреналина мало, – пояснила Элька и потащила друзей в ДК за легким общением и адреналином. Он оказался выражен в ее провокационном маскарадном костюме. Все взоры устремились к ней в пригашенном свете танцевального зала, скачущего под Ладу Дэнс. Накрашенная а-ля Нефертити, в полупрозрачном космическом комбинезоне с флуоресцентными звездами в самых неожиданных местах, Элька выглядела сексапильнее Фифи Абдо[4], пополняющей казну Египта в конкуренции с Суэцким каналом. Отпустив подружку в карнавальный круг ловить допаминовый кайф, Робик следил за ней краем глаза, невозмутимый, как индеец в маске бледнолицего.

Матвея забавляли снисходительное потворство Робика и дразнящий Элькин наряд, но в какое-то мгновение он почувствовал себя третьим лишним и отправился в бар, где за стойкой стояла девица с изящной голой спиной. Девица пила коктейль и запросто заговорила с Матвеем, едва он к ней повернулся. Волосы ее блестели лаком, кармин губ она оставила на фужере, когда Матвей предложил ей выйти в тамбур. Они курили и трепались о чем-то, Матвей гладил ее озябшую спину, целовал бледные губы, пахнущие смесью этила с дымом Chesterfield, а через три минуты потерял девицу в толпе.

Никто, к разочарованию Эльки, на ее прелести не покусился (вернее, никто не хотел связываться с ее стражами). Бесполезный ночной поход тем не менее взбодрил всех. Засели в кухне, распевая романсы в треть голоса. Через полчаса Кикиморовна из чистой вредности застучала шваброй в свой потолок с угрозами «накатать заяву». Характер соседки нисколько не менялся с годами.

Робик начал прикалываться на тему: «Если бы человек мог сам выбрать себе характер в специализированном магазине поведения и нравов».

– Подайте мне, пожалуйста, вон ту коробку, где на ярлыке написано: «решительность»… Да, и «хладнокровие» не помешает. Скоро завезут? Ладно, подождем. А «немногословность» есть? Нет и не ожидается? Жаль. Ну а это у вас что? О, «легкость общения»! Я возьму, заворачивать не надо. Спасибо большое.

– И этот болтун станет делать операции, – вздохнула Элька. – Язык как помело.

– Операции, Эля, обычно делают руками.

– Если бы люди платили копейку за слово, ты стал бы нищим.

Матвей в этой связи вспомнил о смешном письме в рубрику «Знакомства». Рубрика помещалась на последней странице среди некрологов и юбилейных поздравлений, где каждая буква стоила сколько-то копеек, и податели сообщений сокращали текст. Один, желающий познакомиться с «дев. б. в.п. до 25 л.», проинформировал о своих параметрах так: «Р. – 172, в. – 31, ж. есть, х. мягкий». Элька не сразу догадалась, что «ж» – это жилье, а «х» – характер.

Отчуждение между друзьями пропало, Матвей и не заметил, когда. Утешался сознанием, что лет через десять или раньше они снова догонят друг друга. «Мы сравняемся, элементарно, Ватсон»…

Летом он категорически отказался куда-нибудь поступать. Дядя Костя рвал и метал, папа тоже, но больше из солидарности, чем от досады. Потом вслед за птицами полетели листья, и Матвей полетел – в армию на поезде. Снегири побаивались, что парня отправят в Чечню, хотя воевавшие стороны подписали соглашения о перемирии. На вокзале братья наговорили кучу напутственных слов и бесполезных советов.

– Конечно. Обязательно. Спасибо, – благодарил Матвей.

– На здоровье, сердце мое.

– Служи отечеству верно.

– Не подведи, солдат!

– Вперед, за взводом взвод, труба боевая зовет, – запел дядя Костя.

– Пришел из Ставки приказ к отправке, – подхватил папа слова Галича на мотив «Прощания славянки», – и значит – нам пора в поход!

Вливаясь в рекрутский ручеек, Матвей запутался в их голосах. Ему уже не казалось, что провожающие где-то успели клюкнуть. Так оно и было.

– Пу-пу-пу-пу-у-у! – изображал трубу дядя Костя.