Весь Гарри Гаррисон в одном томе

Уж он им всем покажет! И стерва уймется, а то вконец замучила намеками на его неспособность прокормить семью.

Надо еще кое-что дописать. Люди в массе своей существа мелкотравчатые, дай им безграничные возможности, они сами себя загонят в узкие рамки. Нет у них такого свойства — заглядывать вдаль и видеть широкий диапазон вариантов. А вот у Гаррисона это свойство есть, и сейчас оно будет продемонстрировано.

В дополнение к ранее поданным заявкам, я заказываю трехкомнатную квартиру стоимостью сто сорок долларов в месяц, и срок действия договора аренды пусть составит десять лет. Я буду арендовать в течение десяти лет трехкомнатную квартиру и платить за нее ежемесячно сто сорок долларов. Живя в трехкомнатной квартире и платя за нее сто сорок долларов в месяц, я с этого момента и до скончания века стерилен, но при этом сексуально силен, как ни один мужчина в истории человеческого рода. Женщины не могут передо мной устоять! Я буду жить в трехкомнатной квартире, срок действия договора — десять лет, стоимость проживания — сто сорок долларов в месяц, но не буду производить нового потомства.

Как-то так.

А теперь вернемся к Молзбергу, подумал Гаррисон.

Он вынул лист из машинки, бережно уложил его в нижний ящик бюро, запер и с новыми силами сосредоточился на ущербном недоумке, которого выбрал себе во враги.

В это утро Молзберг чувствовал себя не слишком хорошо. Да какое там не слишком — паршиво он себя чувствовал. Причем знал, что к жизни он теперь прикован невидимыми, но прочнейшими цепями, и это жизнь ипохондрика и неврастеника — и ныне, и присно, и во веки веков. Ибо не может быть легкой смерти для такого ничтожества, как он. Повернувшись налево, а затем направо в своем наитеснейшем и наигрязнейшем кабинетике, Молзберг понял, что попал в ловушку, и эта ловушка — он сам. И не стоит ждать благих перемен — перемены будут, но только к худшему. Он услышал шелест, это почта упала из прорези в двери: счета, угрозы и просроченные уведомления о скидках. В окно он увидел свою новую машину: кредит не выплачен целиком, зато корпус уже ржавеет и шелушится, текут бензин и масло — дешевка есть дешевка. Над головой раскричался ребенок, — похоже, опять судороги. К детскому голосу добавился голос жены — орет в сердцах на младшенькую. Впрочем, иначе как на повышенных тонах она не общается ни с детьми, ни с мужем. «Я этого больше не вынесу! — проговорил блестящий молодой писатель, думая, что имеет в виду свою жизнь, а на самом деле подразумевая боль во внутренностях и частоту пульса. — Я так больше не могу! Почему в этом мире гаррисоны имеют все, а мне не пристроить даже короткий рассказ? Почему Гарри выручает в год три с половиной тысячи и печатается в куче антологий? Чем он заслужил такое везение и чем провинился я, писатель, известный в профессиональных кругах, имеющий документальные подтверждения своей литературной квалификации?» И Молзберг знал, что нет ответов на эти вопросы, как нет и конца его страданиям, а также сроку его наказания. «Я завидую Гаррисону, — впервые признался себе Молзберг, — и эта проклятая зависть сводит меня с ума, потому что он выручает в год три с половиной тысячи, в то время как я, дипломированный журналист и драматург, прочитавший почти всего Владимира Набокова, включая „Бледное пламя“ (трижды) и „Отчаяние“ (единожды), отлично знакомый с творчеством Гоголя и Эванса С. Коннела-младшего, получил в минувшем году всего-то-навсего четыреста шестнадцать долларов двенадцать центов, и это в основном гонорары от религиозных журнальчиков, куда берут любую чепуху, и живем мы, в общем-то, на социальные подачки, питаемся по талонам. Это просто невыносимо, и я сделаю с Гаррисоном то же, что он сделал со мной. Зная, какое у него самое главное желание, я прежде исполню свое, и тогда…»

Кончина антологиста

Барри Н. Молзберг

Среди ночи Гаррисон проснулся от острейшей боли в груди. «Инфаркт!» — с ужасом и отчаянием подумал он. И оказался прав. Жить ему оставалось секунды, но перед ним, как соломинка перед утопающим, приплясывал единственный шанс: надо…

Ушел из жизни литературный поденщик

Гарри Гаррисон