Весь пламень сердца

Епископ писал и издавал брошюрки религиозного содержания — он предавал анафеме большевиков, призывал верующих преследовать иноверцев. Брошюрки эти раздавались верующим в церквах. И не знал тогда Макарий, что в каждую такую брошюрку вложена большевистская листовка — ее отпечатал в своей типографии заведовавший тогда в Томске большевистской «техникой» Сергей Костриков, а вложил в брошюру епископа рабочий-большевик, работавший в епархиальной типографии.

Через год большевики выпустили брошюры, ничем не отличающиеся от брошюр Макария — Костриков предусмотрел все, — и внешне они были похожи на епископские и бумагой и даже шрифтом не отличались. Только содержание было отнюдь не епископское.

Но ни епископ, ни прокурор, ни военные власти не знали, что «автором» всех этих «преступлений» был двадцатилетний Сергей Костриков.

Следствие по делу нелегального журнала в тюрьме не двигалось: заключенные все отрицали, не отвечали на вопросы, а гектограф найти не удавалось. Напрасно следили надзиратели за Костриковым — он вел себя как и все, напрасно рылись в передачах, получаемых заключенными с воли, — в них не было ничего предосудительного.

Разве могло прийти в голову администрации, что Костриков ходит к тюремному зубному врачу вовсе не для того, чтоб лечить зубы. Да и сам врач, бывший вне подозрений, в коробке из-под мармелада приносит в тюрьму совсем не конфеты.

Костриков приходил от врача довольный. Да и как, казалось бы, не радоваться, если прекратилась зубная боль?! Но зубы у него были здоровые, а радовался он потому, что под пальто была спрятана коробка с краской или бумага, которую приносил зубной врач, сочувствовавший революционерам.

В такие дни заключенные в камере, где сидел Костриков, ложились спать рано, и надзиратель редко заглядывал в дверной глазок. Но если бы и заглянул, ничего бы не увидел: Костриков и два его товарища, проснувшись глубокой ночью, устраивались на нарах так, что в глазок их нельзя было увидеть. Они писали текст для журнала.

Вряд ли у кого-нибудь могло вызвать подозрение посещение заключенным уборной — администрации и в голову не могло прийти, что именно там печатается журнал. Именно там, в печке, в верхней части которой был вынут изразец, хранились валик гектографа, краска, бумага.

Изразец легко вынимался и вставлялся обратно.

Шли дни. Дело об издании нелегального журнала в тюрьме за неимением материала было прекращено — «преступники» так и не были найдены.

А через некоторое время на столе начальника тюрьмы появился новый, третий номер журнала «Тюрьма».

— Ну, что вы скажете об этом? — взбешенный прокурор потряс журналом и швырнул его на стол.

— Только то, что они выполняют свои обещания скорее, чем вы, — мрачно ответил начальник тюрьмы, он достал второй номер журнала. — «Надеемся, что следующий номер выйдет в непродолжительном времени», — прочитал он на первой странице. — Вот, извольте, они выполняют свои обещания. А вы обещали в самое непродолжительное время отправить Кострикова на каторгу, а он пока еще здесь и улик против него все еще нет.

Прокурор хотел крикнуть, что улики будут, что каторги Кострикову не миновать, но вовремя сдержался.

Ю. ДМИТРИЕВ

До сих пор мы не жили своей жизнью. Мы жили только по милости терского, горского, войскового и других правительств. Сам народ не выделил еще народной власти…

Учитывая, что каждый день организуются черные силы, думающие в братоубийственной войне задушить все завоевания революции, мы говорим, чтобы прежде всего в каждой деревне, станице, ауле народ нашел в себе силы утвердить народоправство, создав органы народной власти.

С. М. Киров Из доклада на Народном съезде Терской области в Моздоке, 1918 г.

КАК КОСТРИКОВ СТАЛ КИРОВЫМ

Шел 1911 год. Во Владикавказе стояла августовская жара.

Было 20-е число — день, когда казна необъятной Российской империи выплачивала жалованье служащим государственных департаментов, а во Владикавказе было особенно много чиновников всякого рода и звания.

Видимо, именно щедрость казны послужила причиной отличного настроения у господина следователя в тот день, когда он вел очередной допрос арестованного во владикавказской городской тюрьме.

Впрочем, некоторые обстоятельства портили настроение следователю. Это были, во-первых, неприятные ощущения под ложечкой из-за хронического катара желудка. И во-вторых, очень уж донимала жара. Перед тем как приказать привести арестованного, следователь полистал его дело и сказал себе:

«Или у меня размягчение мозгов, или я вообще перестаю что-либо понимать!»