Веселая жизнь, или Секс в СССР

Незадолго до внезапной отставки, вознаграждая за скитания по дальним «точкам», майора Рокотова перевели чуть ли не в столицу, в Голицыно, начальником штаба полка с перспективой стать командиром части. Осели в Одинцово, получив квартиру в «хрущевке». Сын поступил в московский техникум. Дочь заканчивала десятилетку. И вдруг – сокращение… Майор, лишившись погонов, поначалу, как водится, запил, но потом под суровым взглядом жены одумался и пошел в обычную школу преподавателем начальной военной подготовки. Деньги, конечно, не те, что прежде, но если приплюсовать пенсию, жить можно. К тому же сама Ядвига, прежде не работавшая, как большинство офицерских жен, устроилась в Дом творчества дежурной по корпусу. К зрелой, но моложавой блондинке с таинственным акцентом озабоченные писатели подкатывали постоянно, но получали холодный отпор: она замужем за офицером чудовищно ревнивым и к тому же награжденным значком «Ворошиловский стрелок». Обычно этого хватало.

Военрук Рокотов проболел совсем недолго и умер в середине семидесятых: открылись старые раны. Овдовев, Ядвига Витольдовна своего отношения к мужским поползновениям не изменила, лишь гордо усмехалась в ответ и объясняла, что замуж больше не собирается, но если у товарища есть острое желание подышать с ней вместе свежим воздухом, он может в воскресенье сопроводить ее на кладбище – там надо подправить ограду на могиле покойного майора.

– Зачем же непременно замуж? – оторопев, спрашивал кто-нибудь из особо настойчивых соискателей.

– А как же иначе? Разве вы не читали Моральный кодекс строителя коммунизма? – удивлялась она так искренне, что ухажер тушевался и отступал.

Но вот что интересно: отметая любые ухаживания, Ядвига Витольдовна к романам, интрижкам и даже обычному блуду насельников вверенного ей старого корпуса относилась не просто снисходительно, а даже, я бы сказал, с каким-то лукавым сообщничеством. В те дни и ночи, когда дежурила «генеральша», переделкинские ловеласы чувствовали себя особенно вольно. А скольких мужей, забывшихся во внебрачном восторге, она спасла от внезапных налетов ревнивых жен! Кстати, «генеральшей» ее прозвали, конечно, за стать, степенность и некоторую надменность в обращении с постояльцами. Но кроме того, в праздничном застолье, выпив рюмку-другую, она, рассказав в очередной раз историю своей жизни, иногда добавляла:

– Эх, какой бы я была генеральшей! Но бодливой корове бог рогов не дает…

– Ядвига Витольдовна, – подсказывал кто-нибудь из писателей-воздыхателей, – правильнее говорить: «бог рог не дает»… У Даля именно так.

– Вы плохо знаете русский язык, мой милый человечек, – надменно отвечала она, мягко растягивая слова.

И соискатель, у которого шансов добиться взаимности было не больше, чем у братьев-фантастов Стругацких высадиться на Луне, тихо соглашался с «генеральшей».

– А вот и я! – вернул меня к реальности Пчелкин. – Сто двадцать пять на восемьдесят пять. Можно на орбиту. Идем, Жорж!

…На улице было темно, сыро и зябко. В черных лужах, как светящиеся головастики, дрожали звезды. Часть ночного неба освещалась ровным розовым заревом, всегда стоящим над бессонным Внуковским аэропортом. Лесополосу сотрясал железный озноб пригородных электричек. Жить не хотелось. Пить вино тоже. По сторонам неровной улицы высились черные дачные терема с желтыми окнами. Из-за заборов поднимались довоенные березы и черные ели, напоминавшие силуэтами китайские пагоды. Старая раскидистая яблоня навалилась кроной на щербатый штакетник. В темной листве, напоминая маломощные лампочки, светились последние плоды. Александр Изотович сорвал и протянул мне яблоко.

– Антоновка. Кисленькая. Помогает. Ужин-то проспал?

– Ругаться не будут? – спросил я, посмотрев на окна дачи.

– Кто? Молин? Пусть только попробует! – В голосе Пчелкина зазвучало былое железо. – Та еще сволочь, лизоблюд. Сталинскую премию получил за роман «Днепрострой зовет!». Полное говно. Читать невозможно: «Митрофан обвил телистую талию Марии заскорузлой пятерней…» Тьфу! К тому же посадил поэта Кормилова. Помнишь песню – «не спит застава под спокойным небом, спускается табун на водопой…»?

– Помню. За что посадил?

– Борька его книгу в «Известиях» разругал, а Молин донос в НКВД накатал, что он, Кормилов, у себя книжки Бухарина хранит и другим дает читать. Борьку взяли и упекли. Вернулся через пятнадцать лет, набил Молину морду – тем все и кончилось. А этому гаду «Трудовуху» к юбилею дали.

– Что?

– Орден Трудового Красного Знамени. – Александр Изотович взялся за сердце и добавил уже гораздо мягче: – Редкая сволочь!

Мы побрели дальше. В воздухе веяло мокрой осенней листвой, которая почему-то особенно пронзительно пахнет в темноте. За лесом простучала невидимая электричка. Два раза дорогу нам перебежали желтые кошачьи глаза.