Если бы со мной был мой армейский АКМ номер 4176195, стоявший в ружейной комнате четвертым справа, я бы от живота выпустил в стихоплета весь рожок и сдался властям. Да, меня бы потом расстреляли – и поделом: забыть о свидании с Летой Гавриловой, которая была готова на все!
Вдруг мягкая дружеская рука легла на мое поникшее плечо:
– Ну что, опять наш Гомер своих Пенелоп охмуряет? Мастер! Пойдем-ка лучше, Жоржик, погуляем!
Это был Пчелкин.
– Что-то не хочется, Александр Изотович…
– Вижу. Знаю. Видел. Но с похмелья – свежий воздух лучшее лекарство.
– Мне надо срочно позвонить.
– Вот и пойдем. Я кота кормлю на даче Агранского. Попросил приглядеть, пока он в Кисловодске нарзан пьет. А кот жрет исключительно сырое мясо. Там есть городской телефон. Ну, идешь со мной?
– Иду! Только оденусь…
– Правильно. Холодает.
Одевшись, я тяжело спустился вниз, но Пчелкина там не обнаружил. «Генеральша», сменившая на посту «доярку» Ефросинью Михайловну, погрозила мне пальцем.
– Проспался, гусар?
– Ага…
– Ну зачем же столько пить, Юргенс? Вы такой интересный парень.
– Я больше не буду, Ядвига Витольдовна.
– Уж лучше бы девушек водили! Полезнее.
– Обязательно! А где Изотыч?
– Нюся ему давление меряет. Посидите пока там и не дышите на меня. Вас видеть страшно!
52. Генеральша Ядвига
На самом деле она была всего лишь «майоршей», так как ее мужа, фронтовика-гвардейца, именно в этом звании выгнали в запас по вздорному хрущевскому сокращению армии, иначе он, как уверяла Ядвига Витольдовна, непременно дослужился бы до командира дивизии и стал генералом. Со своей будущей женой, почти не знавшей по-русски, лейтенант Рокотов познакомился, когда его взвод стоял на хуторе близ литовского города Алитуса. Там Ядвига жила у своего дяди, угрюмого пасечника. Ее отца еще до войны убили за сочувствие коммунистам, а мать-полька умерла давным-давно – родами. К Алитусу особые части Красной Армии были стянуты не случайно: пришло время покончить с «лесными братьями», засевшими в Кальнишском лесу и лютовавшими по всей Симнасской волости. Повстанцы никак не могли взять в толк, что Красная империя, по дурной слабости давшая литовцам независимость, теперь, в 1945-м, вернув былое могущество и победив вечный Рейх, последовательно и сурово возвращала в державное стойло беззаконно разбежавшиеся окраины.
Там же, в Кальнишском лесу прятался, скрываясь от мобилизации, и жених юной Ядвиги – Йонас, сын зажиточного соседа-хуторянина. Дело шло к свадьбе, оставалось только скопить приданое и прогнать «советских захватчиков». Но едва девушка увидела бравого лейтенанта Рокотова с орденом Красной Звезды и двумя медалями «За отвагу», гордое сердце хуторянки сдалось в плен почти без боя. «А˘s tave myliu!» Это по-литовски означает: «Я тебя люблю!» Так сразу и не поймешь, но ведь написал же поэт: «Ты – моя» сказать лишь могут руки, что срывали черную чадру». В нашем случае, думаю, речь идет о расшитой девичьей рубахе-маршкинайке. И не среди душных хорасанских роз случилось нежное срывание, а скорее всего, на дядином сеновале.
В жестоком бою мало кто из «лесных братьев» уцелел, прорвавшись сквозь окружение. Погиб и Йонас. Накануне ликвидации верные люди донесли ему с хутора, что невеста спуталась с русским, и парень искал смерти, оставшись прикрывать отход уцелевших мятежников. Рокотов тоже был ранен во время облавы, и его увезли в госпиталь. Ядвига осталась без защиты, суровый дядя выгнал ее из дому, не стерпев позора, а земляки, презирая за шашни с русским, плевали вслед и шипели местные ругательства. Брошенка поплакала-поплакала и пешком побрела в Алитус к своему соблазнителю. Раненый лейтенант был еще слаб, на ногах не стоял, но сил предложить руку и сердце прекрасной литовке ему хватило. Свадьбу сыграли в госпитале, весело – со спиртом и патефоном. Потом мотались по гарнизонам, с запада на восток и с севера на юг. Постепенно Ядвига выучила русский язык почти как родной, остался только мягкий акцент, придающий балтийским женщинам влекущую загадочность.