Веселая жизнь, или Секс в СССР

Выговор с занесением «за потерю бдительности» вкатывали, если, скажем, у тебя в командировке украли вещи, среди которых, по несчастью, оказался и партийный билет. Хотя какая там бдительность, если проводник уснул и ночью обнесли весь плацкартный вагон. Однако утрата самого важного для коммуниста документа наказывалась в любом случае. Но если ты потерял партбилет спьяну, да еще угодил при этом в вытрезвитель, могли и строгий с занесением впаять.

Далее, вниз по шкале партийного возмездия следовал строгий выговор без занесения. Его можно было схлопотать за хмельной дебош, за рукоприкладство в семье, за привод в милицию, за халатное отношение к порученному делу, за измену жене, подтвержденную заявлением супруги в партком. Коммунисток на моей памяти за неверность вообще не наказывали, видимо, полагая, что на сторону советскую женщину могло толкнуть только злостное пренебрежение мужа. В то время как коммунисты сильного пола шли на внебрачную связь исключительно из-за нездоровой сексуальной любознательности. Главному редактору могли объявить строгий без занесения за болезненное увлечение звездами буржуазной эстрады или нелепую опечатку. Вместо крупного заголовка «Горят в ночи мартены!» прошло «Горят не чьи мартены!». Прорабу могло влететь за роман с пескоструйщицей или нарушение правил складирования стройматериалов, что повлекло порчу и списание десяти кубов вагонки, на самом-то деле ушедшей налево. А директор школы мог получить строгий без занесения за проведение конкурса красоты в средних классах. Рано еще семиклассницам в купальниках по сцене фигурять!

Наконец, простой выговор без занесения являлся, по сути, мягким порицанием, вроде «фу» или «ай-ай-ай»! Мол, что же ты, товарищ, прогуливаешь семинары Ленинского университета миллионов или провалил партийное поручение наладить культурный досуг коммунистов отдела?! Такой выговор нигде, кроме протокола заседания парткома, не фиксировался, и про него иной раз просто забывали: и те, кто давал, и тот, кто получал. За что выговор без занесения могли схлопотать главный редактор, прораб или директор школы, я, честно говоря, даже не представляю. По-моему, в отношении руководящих работников партия до такой мелочности не опускалась: карать – так карать!

Теперь, думаю, читателям стала понятна оторопь, накатившая на членов писательского парткома. Невероятно: собирались исключить, стереть в порошок за антисоветчину, а закончилось все товарищеским «ай-ай-ай!», словно Ковригин без уважительной причины сорвал шефскую встречу в интернате для слабовидящих. Смешно сказать: именно так месяц назад наказали поэта Вову Топорова, который напился и во время выступления в Таманской дивизии упал с танка, уронив тем самым достоинство советского литератора в глазах воинов-гвардейцев.

Но вернемся из нашей разгильдяйской эпохи в строгий октябрь 1983 года.

70. Так не бывает!

Ты все хорошенько сначала взвесь,Засучивая рукава,Ведь жизнь такова, какова она есть,И больше не какова…А.

Члены парткома смотрели друг на друга с изумлением, соображая, какой же именно выговор они вкатили Ковригину.

– Конечно, с занесением! – вскочила Метелина. – Я сама слышала!

– Строгий с занесением, – хмуро поправил Палаткин.

– А кто вносил предложение? – сорвался со стула Лялин. – Нас в порошок сотрут!

– Я… – не сразу созналась Ашукина, бледнея.

– Капитолина Петровна, вы же сказали «строгий с занесением», правда? Я помню: вы именно так и сказали… – взмолился парторг.

– Я… – замялась она. – Не помню. Кажется, я сказала: просто выговор.

– Но имели-то в виду с занесением? – Папикян заглянул ей в глаза.

Лицо несчастной женщины из бледного сделалось свекольным.

– Мало ли кто и что имел в виду. Арина, у нас как в протоколе записано? – держась за сердце, спросил Шуваев.

– Просто выговор! – бодро ответила секретарша.

– Давайте исправим, – потребовал Флагелянский. – Человек зарапортовался. Главное дух, а не буква!

– Главное – устав! – поправил секретарь парткома.

– Исправлять протокол нельзя, – покачал головой Лялин.

– Тогда переголосуем. Можно? – предложил Дусин.

– Нельзя, – буркнул Зыбин.

– Я, товарищи, – оживился Палаткин, – раскопал в партархиве любопытный случай. Даже пьесу про это хочу написать. Ленин никак не мог провести через Совнарком один важный декрет. Три раза выступал, трижды ставил на голосование и всякий раз оказывался в меньшинстве. Но ведь Ильич был не только великим стратегом, но и тактиком. Он объявил, что проголодался, и предложил сделать перерыв на обед, а в кремлевской столовой, где, кстати, и вино хорошее подавали, хотя в Петрограде был голод, вождь успел переговорить и выпить с колеблющимися. Потом спели хором «Дубинушку», «Нас венчали не в церкви…». В итоге с четвертого раза декрет прошел перевесом в один голос. Будем учиться у Ленина!

Закончив эту поучительную историю, Палаткин с отвращением проглотил и запил водой еще одну пилюлю.

– Два раза не расстреливают, – покачал головой Борозда.